Эмоциональным людям не место
— Евгений Витальевич, расскажите, как вы попали в систему исполнения наказаний?
— После окончания политехнического института встал вопрос трудоустройства. Тогда друг семьи, который на тот момент работал в ЛИУ № 8, подсказал, что в учреждении есть вакансия начальника отряда. Решил попробовать. Со спецификой работы был знаком по рассказам, знал, к чему стоит готовиться. Меня предупреждали: просто не будет — контингент сложный, к тому же там сидят преступники, больные туберкулезом. Но оказалось не все так сложно. И за все эти годы я ни разу не пожалел о сделанном выборе.
— Вы не боялись заразиться?
— Я знал, куда шел, и был готов. Меня часто спрашивают: «Как ты там работаешь? Не боишься?» Есть определенные меры безопасности, соблюдая которые, заразиться туберкулезом просто невозможно.
— Не было такого, что вы не понимали осужденных из-за их сленга? Как выкручивались из ситуации?
— В первые рабочие дни заключенные один за другим приходили ко мне в кабинет с самыми разными бытовыми вопросами: как получить дополнительную пару носков (шапку, варежки), организовать свидание с родственниками, сменить постельное белье и прочее. Но на большинство из них я не то что не знал ответа, но и не мог понять, о чем меня спрашивают, так как выражались они исключительно на сленге. Пришлось обращаться к наставнику, который мне все «расшифровывал».
— Наверняка среди заключенных были те, кто откровенно вызывал неприятие. Как вы избегали предвзятого отношения?
— Душевная неприязнь была, еще какая. Особенно к убийцам мам. Они, конечно, вину не признавали. Но в их приговорах все было написано до мельчайших подробностей — как сжигали людей до спичечного коробка, как убивали, как насиловали, а после кидали тело в погреб. За 18 лет службы чего я только не видел. Поначалу все кипело внутри при разговоре с ними. Однако меня научили, что личная неприязнь не должна мешать в работе. Независимо от того, по какой статье сидит человек, отношение ко всем должно быть одинаково ровным. Да, бывает и жалко чисто по-человечески. Когда, например, у кого-то из подопечных умирают родственники. Ты должен провести беседу, поддержать… Но в остальных случаях чувства отключаешь. Эмоциональным людям тут не место, иначе — выгоришь.
— Сейчас из колоний выходят люди, которые уверены, что государство им должно. У заключенных есть зависимость от этих условий? От того, что можно ничего не делать, не работать, государство все равно обеспечивает — так что человек уже готов сюда вернуться еще и еще раз?
— Большая. У них сильно развито иждивенчество — только и слышишь слово «дайте» и «вы должны». Полечить, одеть, накормить… Нет в них самостоятельности. Еще плачевнее ситуация обстоит с сиротами — те более озлобленные, с самого детства приучены быть на попечении у государства. У них и к родственникам потребительское отношение. Примерно как в том анекдоте: «Вышли сало! Здравствуй, мама».
Человек перестанет возвращаться в колонию, когда ему будет страшно сюда снова попасть. Тогда он и перестанет нарушать закон.
— К слову, о еде. Расскажите, чем отличается питание «обычных» заключенных от больных туберкулезом?
— Осужденных в ЛИУ кормят «на убой» — порции у них более объемные. Туберкулезом ведь заражаешься, в том числе, когда не доедаешь. Поэтому питаться нужно хорошо и качественно. Каждый день в рационе — мясо, рыба, на завтраки — каши. Продукты не повторяются дважды в день. Не бывает такого, что утром поел гречку, а в обед — гречневый суп. Это правило всех колоний.
— Кто чаще всего попадает в колонии?
— В основном те, кто вырос в неблагополучной семье, злоупотреблял наркотиками и алкоголем. Если он не учился, ничего не делал, он попадает в колонию в свою же среду, он здесь как рыба в воде.
Колония — не лагерь для отдыха
— Есть ощущение, что люди, с которыми работаете, безнадежны? Можно ли из колонии выйти нормальным человеком?
— Вы знаете, за мой многолетний опыт работы в системе полноценными членами общества после колонии стало процентов десять от общего числа. Некоторые сидят по шесть раз. Был у нас осужденный, который в 1998 году зарубил топором двух человек. Оставил здесь полжизни, освободился в 2018 году. Мы еще шутили, мол, сложно ему будет, ведь тогда на лошадях ездили, а сейчас уже машины летают. Сейчас уже четыре года на свободе, вроде обустроился.
Есть те, кто сидят по три раза. Каждый раз — за убийство. Они откровенно признаются: «Ты меня за забор выведи, я назад приду, мне свобода не нужна». Ну и куда таких отпускать? Как оно обычно бывает – здесь осужденный – «свой», большой человек, а на свободе с судимостью – никому не нужный. На работу не устроишься, везде шпыняют… Вот многие и берутся за старое. Но даже и после 20 лет изоляции можно нормально устроиться в этой жизни. Если бы у них была работа, жилье, то процентов 20 бы не возвращались в эти стены.
— Можно ли сказать, что тюрьма многих спасает?
— Определенно. Некоторые, когда чувствуют, что не могут бороться с наркотиками и алкоголем, приходят сами. Мы их выхаживаем, выкармливаем, на ноги ставим, образование даем. Помню, мама одного осужденного увидела, что в нем что-то изменилось в лучшую сторону, и даже написала нам письмо с благодарностью за «нового» сына.
У многих в колонии открываются таланты. Если сидеть на месте — это морально убивает, срок тянется очень долго. Многие пытаются занять себя чем-то — вяжут, рисуют, читают. Некоторые занимаются благотворительностью. В 2018 году наш ЛИУ № 8 взял шефство над слабовидящим 5-летним мальчиком. Активнее всего помогал Вадим Кель, которого осудили за убийство. У него у самого четверо детей остались, к тому же он на свободе занимался благотворительностью. Недавно Келю вручили благодарность от Алтайского краевого отделения Российского детского фонда за регулярную финансовую поддержку мальчика.
— Как часто случаются конфликты среди осужденных? Когда столько человек живут вместе, кажется, что они неизбежны.
— Да, действительно, скопление людей большое, все со своими устоями и привычками, поэтому могут возникать конфликты. Многие сидят долгий срок, накапливается раздражительность. В основном они ссорятся из-за бытовых моментов – кто-то храпит, кто-то не моется…
— Приходилось ли применять специальные средства?
— Никогда. У нас был замполит (сейчас он на пенсии), который говорил: «Если начальник отряда применил физическую силу – он не начальник отряда». В толпе осужденных это делать нельзя – может обратно вернуться. Поэтому конфликты решаются только воспитательным путем – с осужденным беседуют различные службы до тех пор, пока тот не успокоится.
— Есть выражение: «Преступники сидят по приговору, а сотрудники колонии — по доброй воле». Что думаете?
— Вы знаете, 18-летний «срок» пролетел как-то незаметно, потому что мне моя работа нравится. Если служба в тягость, конечно, будешь отсчитывать дни, оставшиеся до пенсии. Тот, кто идет в систему исполнения наказания, должен это четко понимать.
