Селись где хочешь, паши где лучше
Летом 1910 года в селе Чернопятово, на территории нынешнего Павловского района, происходили землеустроительные работы по предоставлению земель императорским кабинетом для переселенцев. Они проходили и раньше, ведь переселение в село началось еще в далеком 1865 году, но эти землеустроительные работы стали самыми последними. Как известно, через семь лет произошла революция, а после сформировались коммуны, а потом колхозы. Но это будет потом…
В состав землеустроительной партии входили землемеры, топограф, крестьянский начальник первого участка Барнаульского уезда, староста села и уполномоченные крестьян села Чернопятово. В ходе работ возникли споры. Раньше на одну мужскую душу выделяли 15 десятин земли, а теперь выделили по 10,5 десятины (десятина — 1,093 гектара в современном исчислении), так как земли не хватало. Переселенцев это возмутило. Они вышли с инициативой прирезать пашни за счет ближайщих земель. Споры длились два года, и так возник «Документ о ограничении земельных наделов крестьян села Чернопятово».
В начале ХХ века Чернопятово представляло собой старинное старожильческое поселение со сравнительно небольшой группой переселенцев. Оно удачно расположено. Это защита от северных ветров Касмалинской лесной дачей, лога с отлогими скатами, естественные водоемы, залегающий на значительную глубину чернозем, большая площадь луговых покосов. Все это хорошо обеспечивало сельхозбыт населения.
К 1910 году в селе жили 245 душ мужского пола, которым нужно было выделить пашню, сенокосные угодья, выгоны для скота. Из населения 27 мужчин, ранее «принятых по приемным договорам», то есть эти переселенцы купили «приговор», обычно он стоил 50–60 рублей, что давало возможность обзавестись собственным хозяйством. По закону от 27 апреля 1896 года «Об устройстве переселенцев в Алтайском округе», устанавливалась норма землевладения не менее 15 десятин на одну мужскую душу. Но если закрыть глаза на нарушение, то можно и расширить наделы. Если крестьянин видел около своей пашни либо неподалеку целину или неиспользованную землю, мог на ней пахать и сеять. В отчетах это так и называлось — «земля захватная».
«Переселенцы, неграмотные в своем большинстве, конечно, не знали ни цифр, ни общего положения в волости по пашне, покосам, — рассказывает Александр Коленько. — А принятые правительством законы, если знали, так трактовали в свою пользу. Им нужна была земля, чем больше, тем лучше. Ведь прежние переселенцы имели по 30 и более десятин земли. Но уже прошли те благословенные времена, когда крестьяне говорили: «селись где хочешь, живи где знаешь, паши где лучше, паси скот где любче, коси где густо, лесуй пушно». К моменту «бодания» крестьян с начальником землеустроителей С. Ульрихом Павловская волость представляла собой в основном район давнего заселения, где практически не создавали переселенческие участки и мигранты селились в старожильческих селениях. Если взять более поздние цифры, с 1907 по 1917 год, в волости поселились 902 семьи, или около 2000 человек. В Чернопятово основная масса переселенцев, требовавших увеличения пашни, прибыла в начале XX века».
Когда чернопятовским переселенцам стало известно о выделении по 10,5 десятины на мужскую душу, они избрали уполномоченных крестьян своего села и оформили свое несогласие на бумаге. Для размежевания земель на 245 душ мужского пола требовалась ежедневная работа 10 человек при шести лошадях в течение полутора месяцев. В мае 1910 года составили договор жителей села о размежевании наделов, летом староста села Роман Бирюков заключил договор с землемерами об условиях оплаты со стороны крестьян — переселенцев Чернопятово. Размежевание земель относилось к трудоемким и дорогостоящим мероприятиям, недаром правительство империи 19 апреля 1909 года решило выделить для этих целей беспроцентные ссуды на 10 лет. Только одним землемерам оплата по Павловской волости составляла от 10 до 20 копеек за десятину. Роман Бирюков подписал договор на 12 копеек. Чем дальше поселение находилось от Барнаула и Павловска, тем дороже была цена. К выбору уполномоченных крестьянский сход относился серьезно. Выбирали из переселенцев старших поколений «сурьезного нраву и трезвого поведения», не дай бог, бедного, обычно средней зажиточности; в наше время бы сказали: «активной жизненной позиции».
Сход решает
Вот как описывает сход села по земельному вопросу Александр Коленько: «Преобразился центр села Чернопятово! Весело заблестели голубой свежей краской массивные железные ворота церкви Богоявления Господнего, а нарисованные на них по углам дьяком Никодимом архангелы, казалось, махали своими крылышками весь день, пока светило солнце. Если пройти дальше, ноздри тешил сладкий запах сосновой смолы и свежевыструганных досок в четыре пальца толщиной — это новое крыльцо, намного длиннее прежнего, вело прямо в божий храм. Большая лужа с водой, похожей на перегоревшее конопляное масло, и грязью, как деготь, радость хрюшек и проклятие телег и почтовых троек, была устлана хворостом и засыпана черным блестящим шлаком из отвалов бывшего Павловского сереброплавильного завода. Этим же шлаком посыпаны все дорожки в центре села к сельскому управлению, церкви, школе, мануфактурной лавке, питейному заведению. Жители села, особенно женщины, талдычили, что к сельскому сходу, шутка ли, прибудет сам волостной старшина, гроза всех и вся. Их сельский староста Роман Бирюков, весь в своего батьку-хохла, знает: волостной старшина Сазонов первым делом пойдет в церковь, помолится. Набожен начальник, чтит веру крепко, а там и ссуд жителям села распишет вволю. Сход крестьян села назревал давно, переселенцы были недовольны нарезкой пашен, стали писать бумаги — жалобы.
Сход Бирюков назначил на 10 часов. Был погожий осенний день, разгар страды, поэтому народ собрался быстро перед покосившейся на левый угол старенькой деревянной избой. Старики расселись на колченогих скамейках неподалеку от здания. Кто помоложе, в густой толпе перед крыльцом. Слышался говор о погоде, видах на урожай, кто-то курил, лузгали семечки. Пришло несколько женщин — переселенок средних лет, с туго повязанными на головах платками, они стояли сзади всех, пугливо озираясь. Босоногая детвора толпилась у плетеной брички старшины Сазона, с любопытством разглядывая его белой масти жеребца, привязанного к столбу объявлений. Конь был чем-то недоволен, фыркал, тряс гривой, из-под копыт вылетали желтые комья песка. Заскрипела дверь правления, по ступенькам медленно, полный достоинства, спустился тощий, как кузнечик, писарь Спиридон, из переселенцев, хохол Черниговской губернии. Он также медленно сел за небольшой стол, вынесенный ранее, стоящий сбоку крыльца, приготовил письменные принадлежности. Громко хлопнул печатью о крышку стола. Толпа сразу замолчала, махорочный дым перестал виться вверх, мужики враз загасили цигарки, вытянули головы. Вновь заскрипела дверь, вышел волостной старшина Сазонов, за ним сельский староста Бирюков. Оба грузные, высокие и широкоплечие. Сняли картузы, медленно поклонились «миру», толпа одобрительно загудела. Сход начался…».
Как потопаешь, так и полопаешь
Чернопятовские крестьяне были настойчивы, требуя свои недостающие 4,5 десятины земли. Через 11 месяцев после возмущений собран повторный сход крестьян в присутствии крестьянского начальника.
«Не знали крестьяне-переселенцы, а может, не верили, возможно, не так объяснили начальники: по новому закону от 31 мая 1899 года, в селах, где земельный фонд не позволял установить душевой надел в 15 десятин, каких-либо дополнительных прирезок за счет пустолежащих и других земель, запрещалось производить, — отмечает Александр Коленько. — В довольно объемной архивной голубой папке «Документ о ограничении земельных наделов» не сказано, каким образом крестьянские начальники переубедили упрямых переселенцев села Чернопятово. Очевидно, они сами поняли бесполезность своего дела. Земельные наделы нужно было нарезать большому количеству переселенцев в волости. И скоро началась посевная, не до сходов... 18 апреля 1912 года в папку подшили последние записи, венчающие двухлетнюю переписку и суету крестьян-переселенцев за 4,5 десятины на одну мужскую душу. В них отказ переселенцам в их просьбах оформили документально».
Размеренно текла жизнь в Чернопятово. День менялся ночью, прошел месяц, два, четыре, и как-то незаметно на отрывном календаре, висящем на стене под ходиками, появились цифры прожитых лет — 1912-й, 1913-й, 1916-й… На церковной колокольне треснул самый большой колокол, на что старики почему-то шепотом говорили: «не к добру, не к добру сие», и много раз крестились. В зависимости от времени года в крестьянских семьях, как всегда, готовили к работе плуги, бороны, косилки, жатки, хомуты, колеса к телегам, варили деготь. Солнце, встававшее на высоте летом, отдавало свое живительное тепло на поля, сенокосные травы. Зимой обычно много снега — видны только трубы с поднимающимся прямо вверх сизым дымом, как хвост у кота. Потом весна, радость крестьян, легкое марево из прогревающихся пашен… Разве можно было думать, что труд их тяжел, ведь своя земля, и потом есть старая поговорка «как потопаешь, так и полопаешь». Даже в неурожайные годы большинство семей чернопятовцев не голодали. Хлеб — всему голова, и казалось, так будет вечно.
Коммуны и раскулачивание
«Приехавший на побывку по случаю излечения от ранения зимой 1917 года Ларион Речкунов рассказал гостям: император Николай II отрекся от престола, в стране другая власть — большевистская, а флаги у них все красные, в бога не веруют, — продолжает Александр Коленько. — Все дружно посмеялись, подумав, что рассказчик выпил лишнего, не можно в России без царя-батюшки. Оказалось, правда, зря обсмеяли солдатика крестьяне. Уже 18 июня 1918 года вышел декрет о создании комитетов бедноты (комбедов), в функции которого входила конфискация земель на местах, распределение конфискованного сельхозинвентаря, продовольствия. Рачительный, «справный» крестьянин стал называться кулаком. К ним отнесли крестьянские хозяйства, где имелись маслобойни, мельницы, крупорушки, жнейки, просушки… Также железная крыша, сдача в аренду помещений, применение наемного труда, хоть на один день. Священники, дьяки, лавочники, посредники по новым законам имели нетрудовые доходы и объявлялись нежелательными элементами в обществе».
Первым раскулачили Романа Бирюкова. Имущество, домашнюю утварь раздали беднякам. Скот и сельхозинвентарь стали собственностью созданной коммуны. Комбедовцы разобрали его деревянный пятистенок, построенный в конце XIX века, хотели построить на конфискованных пашнях что-то вроде казармы, там проживать на период сельхозработ.
«Через полтора года коммуна распалась, урожай не вырос, большая часть скота, сведенного в одно место, передохла, — перечисляет Александр Коленько. — Никто не хотел работать. Бревна дома так и остались лежать у высокого фундамента, пока их не растащили сельчане. Первая партия раскулаченных семей была отправлена в Нарым. Затем чернопятовцев этапировали в Алдан, Колыму…»
В 1919 году в Павловске расстреляли Сазонова. Очевидец М. Сенюков оставил воспоминания: «Судят бывшего волостного старшину Сазонова. Интересно всем — как будет заседать суд, впервые действующий именем народа. Заседание подходит к концу. Кажется, голосуют, предлагают всем собравшимся поднять руки… Сзади выстроились несколько партизан с винтовками. Они что-то ему говорят, видимо, велят идти вперед. Толпа расступается, образуя коридор, по которому он шагает вдоль берега пруда, к старой базарной площади, где улица поворачивает влево. С боков и замыкая шествие идут все, кто присутствовал на суде. Дальше идут по главной трактовой дороге, ведущей в Барнаул, но сегодня их путь в узенький переулок к кладбищу. Подойдя к Сазонову, один из тех, кто шел с винтовками, что-то ему говорит, тот садится на бровку канавы, опустив в нее ноги. Это выглядит буднично, просто, будто шел человек и остановился отдохнуть, сидит, чуть сгорбив спину. Выстрелы разорвали тишину… Все смотрели, как он умирает, и сейчас лежит остывшим трупом».
Как уточняет Александр Коленько, сотни семей старинного алтайского села Чернопятово раскулачили, отправили в далекие края, среди них немало было переселенцев. Писатель решил так завершить свое историческое исследование: «Работая на лесозаготовках, строительстве Беломорканала, шахтах Казахстана, терпя ставший привычными голод, холод смерти, они наверняка вспоминали 1910 год, землеустроительные работы, Бирюкова и Сазонова, сходы села, жалобы из-за четырех с половиной десятин на мужскую душу. Теперь эти хлопоты и жалобы казались нереальной мелочью, каким-то чудесным сном из прежней жизни».
