Расторопность с юности
В семье Ивана Шангина, копииста Белоярской судебной избы, было четыре сына, все они оставили заметный след в истории нашего края. Штаб-лекарями работали Петр, Семен и Алексей, какой-то период их жизни был тесно связан с Павловским госпиталем. Их дети Семен, Иван, Яков, Александр впоследствии работали на Павловском сереброплавильном заводе.
Алексей был средним среди братьев-медиков. В 1773 году окончил Колывано-Воскресенскую госпитальную школу с присвоением звания лекаря. Школа находилась при Барнаульском горном госпитале уже как 20 лет и выпускала, можно сказать, штучный материал: по два-три подлекаря в год (срок учебы — три года), и одного-двух лекарей (срок учебы — семь лет). Знания молодой доктор получил основательные: обучали внутренним болезням, хирургии, биологии, латыни, наружным болезням, фармации… Помимо теоретических дисциплин, со второго года учебы проводили ежедневные совместные занятия с практическими врачами, фельдшерами у постели больного, «дабы польза служителем горных заводов была, чтоб добрые и надежные люди в лекарском деле обретались».
В большом и красивом каменном здании, где добрую сотню лет лечили мастеровых, крестьян, унтер-шихтмейстеров, шихтмейстеров, ныне располагаются учебные комнаты аграрного университета, зоофака. Занятия по формации включали в себя способы применения, изготовления микстур, настоев, мазей, их прописи и т. д. Каменное здание горной аптеки и большой подвал в ней хорошо сохранились до наших дней, в настоящее время там располагается музей горнозаводской медицины.
Учился Алексей хорошо, увлеченно, был остр умом, расторопен, трудолюбив. На третьем курсе помогал лекарям вскрывать трупы в качестве уборщика, на четвертом ему «доверяли» зашивать суровой ниткой тела вскрытых больных, на шестом Алексей самостоятельно провел несколько вскрытий. Это было важно с точки зрения понятия морфологии болезни — увидеть воочию изменения в теле, органах умершего. Ведь в ту пору не было красочных атласов на любое заболевание, как сейчас.
Клятву Гиппократа молодые медики не давали, но управитель Барнаульского госпиталя Яков Кизинг напутствовал их: «Лекарь должен быть молодым и не до старости совсем, руки надобно иметь мужественными, недрогливыми, нетрясущимися; что правою, что левою чинить мастерство свое, а зрение острое и светлое. Боязливость, как и жалость, ни к чему. Когда хочешь излечить взятого болящего любого чина и звания, надлежит крику его не испугавшись, дабы не спешил, когда надлежащее, что надобно меньше, чем положено, резал...»
Лекарь в те годы был хирургом, терапевтом, дерматологом, инфекционистом… Каникул и отпусков не было. По воспоминаниям современников, Алексей Шангин в свои 23 года был роста выше среднего, худ, глаза имел карие, волосы черные, розовощек, опрятен, безбород и холост. В разговорах на медицинские темы часто вставлял латинские слова, пословицы, которые мало кто понимал. Набожен, одно время пел в церковном хоре, хорошо знал Библию, житие святых. В последующие годы считал, что молитва — неотъемлемая и важная составляющая при лечении больного, вера и молитва укрепляют душу больного, а в лекаре — уверенность в исцелении.
После учебы Алексей Иванович 14 лет отработал в Новокузнецке. Были и достижения. Например, заметно снизилась заболеваемость оспой. И вот пришло письмо из канцелярии — переезжать на работу в Павловск, где находился сереброплавильный завод.
Еще Алексей Шангин прославился в уезде «как лекарь, вставляющий серебряные дудочки при задыхании». В некоторые годы особенно были часты вспышки дифтерии, заболеваемость ложным крупом, когда в скоротечных или запущенных стадиях больные люди, чаще дети, умирали от удушья. Шангину приходилось делать до 30–40 трахеотомий, говоря современным медицинским языком. Незадолго до отъезда он написал пособие для лекарей «Как делать горла дыхательного прорезания».
Вдоль соснового бора и березовых лесов
Вскоре Шангину приказали переезжать на Алтай. Сначала предстояло добраться из Кузнецка до Барнаула, а затем — Павловска. Как ездили наши предки из свыше 200 лет назад? Современник писал: «Путь мой лежал в Павловск, на тамошний сереброплавильный завод, что ниже Оби. Почтовая дорога, идущая несколько верст по песчаному сосновому бору, а потом по холмистой, березовым лесам и нескольким озерам, мимо такого озера, имеющего имя Шахи, в 20 верстах от Барнаула проезжают, а в шести верстах далее построена степная станция, которая только летом держится, близ болотца, в коем вода осенью всякий раз совсем кровавого цвету…»
«Маршрут дороги из Барнаула в Павловск примерно тот же и доныне. Сколько за этот промежуток времени по ней прошло, проехало людей (на лошадях верхом), повозок, колясок, сколько перевезено роштейна, серебра? Сосчитать невозможно… На месте бывшего песчаного тракта поднятое шоссе, гладкий асфальт, рев мощных двигателей грузовиков, шум легковых автомобилей, а когда-то ржали лошади, гремели колеса телег», — говорит краевед Александр Коленько.
Что представлял собой поселок Павловск, завод и госпиталь к приезду Шангина? Завод работал уже 22 года, госпиталь — 16 лет. В 1786 году в печах переплавили 470 000 пудов руды и 23 000 пудов роштейна, привезенного с других заводов, это до 300 пудов серебра. На конец года в заводских журналах значилось более 420 мастеровых, служителей, горных офицеров, унтер-шихтмейстеров. А также 4852 крестьянина. У заводской плотины выстроена красивая чугунная беседка. Работал базар.
Госпиталь, как и ранее, был рассчитан на 40 коек, но мог при необходимости разместить еще 20 больных. На момент приезда Шангина в штате числилось два цирюльника, ученик подлекаря, шесть надзирателей, два повара, одна вольнонаемная прачка, конюх, солдаты караульной службы, к госпиталю причислено две лошади.
Без УЗИ и ЭКГ
Каждое утро больных будили в семь часов ударом колокола. Зимним утром, когда еще темно, надзиратели зажигали свечи. Больные, кто мог по состоянию здоровья, умывались каждый в своей палате у жестяного умывальника с речной водой Касмалы, кто не хотел — заставляли. Надзиратели прибирались в палатах, помогали умыться «трудным болящим», выносили судна, мусор. Конечно, в палатах был тяжелый воздух, иногда смрад. Каждое утро палаты проветривали, затем окуривали — в теплое время года слабым раствором уксуса, в сырую и мокрую погоду — можжевельником — «для здорового пользительного аромата воздуха и очищения смрада».
С приездом Шангина в госпитале больным стало просторнее, было приказано убрать разный хлам, вещи, расширить расстояние между кроватями, уменьшить число столиков «для становления на них чашек с лекарствами». Палаты проветривали не два, а три раза. Разделения больных по болезням не было, но страдающих поносом и запущенной чахоткой (туберкулез) помещали в дальние палаты.
Лекарь Алексей Иванович в госпиталь приходил до первого удара колокола. Первым рапорт ему сдавал унтер-офицер или солдат караульной службы, затем дежурный цирюльник, надзиратель. Ближе к восьми часам приходил комиссар госпиталя, делал перекличку, затем общая утренняя молитва. Перед этим все больные должны быть «чисто помыты, расчесаны и не в грязной одежи, ликом кротки и благопристрастны». Шангин никогда не пропускал молитвы в госпитале, остались его слова, записанные современником: «Дело целить человека — великое дело, пусть тот, кто приступает к лечению, сначала добро и искренне помолится Богу, и Всевышний вразумит лекаря». В большой палате, где происходили утренние и вечерние молитвы, висело несколько деревянных икон, писанных маслом, день и ночь горела лампадка под образами.
«В восемь часов колокол бил два раза, наступало время утреннего осмотра. Медицинские работники ходили в сюртуках, в них же делали обходы, при особо кровавых или гнойных манипуляциях надевали кожаные фартуки. Слова «лечить» в обиходе не было, говорили и писали «пользовать болящего». Фонендоскопов, тонометров, ЭКГ, УЗИ тогда еще не знали. А как же ставили диагноз? У лекаря были внимательные и острые глаза, чуткие пальцы, тренированный слух, обоняние, знания и опыт. Большое внимание уделялось расспросу человека о начале болезни, течении, условиях работы, питании или механизму полученной травмы, ожогов. Далее начинался осмотр больного: цвет кожных покровов, подкожно-жировой клетчатки, есть ли отеки на конечностях, цвет их, холодны либо горячи на ощупь, состояние суставов, параметры пульса, частота и глубина дыхательных движений. Сердце и легкие выслушивали, туго прижав ухо к телу больного. Ценным методом диагностики была перкуссия — выстукивание на слух пальцами участков тела, — так определяли опухоль легких, пневмонию, туберкулез», — говорит Александр Коленько.
Зачатки анализов
По архивным данным, в госпитале применяли зачатки лабораторных исследований: анализ мочи больного (сколько выделено за один раз и за сутки, днем и ночью, цвет, запах, консистенция, осмотр после суточного отстоя), крови (цвет, текучесть, вязкость, сворачиваемость), мокроты (количество, консистенция, запах, наличие крови или прожилок, гноя, слизи). Врачу тех лет данные подобных исследований говорили о многом, помогали ставить диагноз.
В течение часа Шангин расспрашивал больных, давал распоряжения, что делать подлекарю или цирюльнику с осмотренными. Все коротко записывалось в палатные шнуровые журналы: течение болезни, лекарство, манипуляции, питание, исход. В трудных случаях некоторые манипуляции производил сам лекарь.
Здесь же делались перевязки, вправлялись суставы, выдергивались «испорченные гнилые зубы», вскрывались гнойники, пузыри от «обжогов»... Работали быстро и слаженно; на боль, крик, вопли больных внимания не обращали. Да и не мог медик облегчить боль — эффективной анестезии не было.
Пациентами госпиталя в основном были мастеровые завода, солдаты. Горные офицеры всего округа практически не лечились в госпиталях, считали зазорным обращать внимание на болезнь, отмечает алтайский краевед. Яркий пример тому — Иван Ползунов, который строил свою «огненную машину» глубоко больным человеком и был доставлен в госпиталь уже умирать. Крестьяне же боялись лечиться в госпитале — «там бесы и нечистая сила водится», — лечились у бабок или самостоятельно на дому. В архивах найден один случай лечения приписного крестьянина. В 1792 году, осенью, в Павловский госпиталь доставили крестьянина Ковшова из деревни Рогозиха — «порезал нечаянно серпом левую ногу около колена да запустил туда грязь зело». Хотя рана была большая, он никуда не обращался, лечил ногу дома самостоятельно. Далее в медицинском документе констатируется: «Грязь запускал в рану на ночь путем привязывания к оной жженый кошачий хвост, отчего зараза пошла дальше, ногу совсем вздуло, не можно было идти, жар». Шангин четыре раза вскрывал гнойники, обезболивал больного опием и вином. Ногу удалось спасти, при выписке крестьянин Ковшов шел сам.
В 10 часов Шангин начинал обход по палатам, их было шесть, смотрел «неходячих» и «трудных». Это тяжелобольные, требовавшие повышенного внимания, ухода и лечения. При посещении госпиталя священником Введенской церкви Алексей Иванович просил батюшку беседовать с такими больными дольше — считалось, что обращение к Богу, молитва, целование креста укрепляют дух и, следовательно, организм человека.
Арсенал лекаря был невелик, а по нынешним понятиям — ничтожен: настои, отвары, перевязки, клизмы, компрессы. Из оперативного лечения в госпитале применяли: «отнятие перстов», «горла дыхательного прорезание», вскрытие «чирьев безверхушечных» (абсцессы, флегмоны), веред простой (фурункул), веред многоголовый (несколько фурункулов в одном месте), удаление скирра (опухоли). Ампутаций конечностей в архивных документах за XVIII век не встречалось. В качестве бинтов, тогда это называлось «обвязка», использовалась «холстина чистая».
Распространенным методом лечения в те годы было кровопускание, и оно считалось универсальным целебным средством. Медики того времени считали, что «выводились с кровью вредные соки организма». В пособиях писали: «едва ли найдется болезнь, при которой нельзя пустить кровь». В учебнике «Наука о лечении» говорилось: «Кровопускание полезно при жаре, вздувшихся кровеносных сосудах, болезнях кишечника, параличе, спазмах мышц, потере дыхания и голоса, острой боли…»
«По сравнению с современными методами это ужасает. Но медики многих поколений верили в кровопускание, связывали неудачи лечения с недостаточным количеством «пущенной крови» и назначали дополнительные процедуры кровопускания, — поясняет Александр Коленько. — Шангин приучил цирюльников госпиталя к «баночному методу» — вскрывалась ланцетом вена, к ране приставлялась стеклянная баночка с ровными краями, из которой путем жжения удалялся воздух, таким образом вакуум отсасывал определенное количество крови. Впрочем, по воспоминаниям современников, Шангин «проливал кровь» больных меньше других лекарей того времени. Смотрел цвет крови, консистенцию во время кровопускания… Если находил ее здоровой, приказывал цирюльнику процедуру прекращать. Но все равно в госпитале производилось до 10–15 кровопусканий в день, надзиратели, можно сказать, выносили кровь ведрами».
Стирали и обеззараживали
В 11 часов колокол звонил три раза — «чтобы чинить, какую порцию казенной пищи болящим принимать». Медики тех лет руководствовались тезисом: «лучшее лекарство для болящего есть пища». На этом следует остановиться подробнее. В краевом государственном архиве сохранилось около десятка документов Новопавловского госпиталя, подписанных или написанных рукой лекаря Шангина.
Большое значение, как и все лекари того времени, Алексей Иванович придавал питанию больных: назначал в зависимости от болезни и тяжести состояния «лечебные столы», проверял качество продуктов, ходил на кухню, пробовал готовую пищу. В госпитале больные питались намного лучше и разнообразнее, чем в повседневном быту.
Далее в распорядке дня шел «роздых». Больные могли спать, гулять в пределах периметра госпиталя, лежать на кровати. Выздоравливающих пациентов заставляли выполнять легкие работы по госпиталю: колка дров, уборка территории, топка бани. Алексей Иванович в это время шел домой завтракать, благо «лекарская светлица» была в самом госпитале. Затем возвращался и снова вел прием поступающих больных, решал хозяйственные вопросы.
В конце XVIII века опытные доктора предполагали, что переполненные палаты, грязное белье служат дополнительным источником госпитальной инфекции и даже смертности. Шангин это понимал и стремился искоренить. Надзиратели стали чаще проветривать палаты, больные — мыться в госпитальной бане, цирюльники — содержать в чистоте инструменты. В результате сокращались сроки пребывания пациентов в госпитале, они быстрее выздоравливали.
И казенное белье… Интересна «инструкция», сочиненная лекарем Шангиным, которая неукоснительно выполнялась прачками госпиталя: «… Мытье грязного госпитального белья весьма надобно, зело помогает паренье белья в щелоке. Надобно прачке, либо кто другой, кому поручено, в желоб класть одну хлебательную ложку чистаго березового дегтя на одну корчагу белья. Грязь, кровь и прочее в щелоке скоро отстанет от оного белья, а деготь убивает заразу тамо, особливо запах дегтя не любят крошечные насекомые, кои там гнездятся…»
Нет выходных и отпусков
В четыре часа дня колокол звонил четыре раза. Как и утром, к Шангину шли «ходячие» больные, затем он шел по палатам, смотрел «неходячих». Повторных перевязок больше не было, но кровопускания делали, их производили цирюльники. О последних расскажем подробнее.
В XVIII веке все хирургические болезни делились на пять видов: опухоли, раны, чирьи, или вереды, переломы костей и вышибы костей из суставов. Лечили эти болезни не лекари (врачи), не подлекари (фельдшеры), а цирюльники. Они же «отворяли кровь» (кровопускания), удаляли зубы, вправляли суставы, переломы костей, стригли и брили больных. По уровню профессиональной выучки и общественному статусу цирюльники считались ниже лекарей и подлекарей. Каждый человек шел к этой профессии по-разному. Одни были самоучками, самостоятельно осваивали определенный круг хирургических приемов, а были и обучившиеся ремеслу у лекаря, о чем прописано во врачебном уставе. В Павловском госпитале по штату положено было три цирюльника, но часто случались «недоборы».
Все работники Павловского сереброплавильного завода, включая военных и приписных крестьян (мужской пол), получали бесплатную медицинскую помощь. Для остальных людей, не работающих на заводе, независимо от сословий, обслуживание в госпитале было платным. Павловской горной конторой утверждены «тарифы» таких услуг за 1788 год: кровопускание — 3 копейки; выдергивание испорченного зуба — 2,5 копейки; припущение пиявки — 3 ¼ копейки; перевязка раны — 1/2 копейки; пользование (лечение) за один день пребывания в госпитале — 15–20 копеек. Как видим, медицинские услуги стоили дорого.
…В послеобеденный обход Шангин анализировал течение болезни каждого больного за сутки, нынешний день, делал назначения на вечер. В этот период времени больные обычно поступали экстренные — с дифтерией, ложным крупом, которым необходимо было делать «дыхательного горла прорезание», травмами, ранениями. Например, раны фузейные, сабельные, от ножа.
В шесть часов колокол звонил пять раз: «болящие должны накормиться, получив какие положены порции казенной пищи». Шангин шел домой, обедал, далее — в госпиталь или в заводскую контору. Обязательно было посещение конторы в начале месяца — сдача отчетов о деятельности госпиталя за прошедший месяц, квартал, полугодие и т. д. Бумаг писали довольно много, некоторые медицинские отчеты сохранились, но большая их часть — трудночитабельная, так как почерки у лекарей, подлекарей были разные, часто написано красиво, а разобрать невозможно. В алфавите тех лет написание некоторых букв было другое, архив за долгие годы существования содержался в разных условиях.
Несмотря на примитивность фармакологических препаратов, их скудность, отсутствие дополнительных методов диагностики и другого, больные выздоравливали. Конечно, и больные в то время были другие, в детском возрасте выживали «сильнейшие». Не всех больных Шангин вылечивал; неясных, долго болящих можно было отправить в Барнаул.
В семь часов вечера колокол бил шесть раз. Все находящиеся в госпитале должны прийти на перекличку и вечернюю молитву. Шангин делал последнее распоряжение, смотрел проблемных больных, заполнял бумаги. Рабочий день заканчивался.
И так десять лет. По современным понятиям, Шангин работал на две ставки, то есть значительно перерабатывал. Но тогда у медиков, как и всех горных офицеров Павловского завода, не было выходных дней и отпусков. Рано утром и вечером тусклый свет свечи, по праздникам церковь, работа и семья. Много спас жизней и многим людям, чьи потомки сейчас ходят по павловской земле, возвратил здоровье лекарь Павловского госпиталя.
В 1797 году Алексею Ивановичу присвоили звание штаб-лекаря и через три месяца вручили письмо с сургучной печатью о переводе в новое присутственное место — Салаирский госпиталь.
Шангину, штаб-лекарю, было положена по тогдашнему регламенту уже тройка лошадей с кучером. В повозку сели трое: Шангин, его жена и сын Саша. Все дальше удалялся завод, госпиталь в обрамлении густого зеленого бора… Приедет вновь в Павловск Алексей Иванович только через 15 лет, в гости к сыну Александру, работавшему после окончания Горного кадетского корпуса шихтмейстером Павловского завода.
