Подумаешь, ликвидаторы. Тут Афган в разгаре
— Константин Викторович, где вы родились, кем хотели стать?
— Родился в 1962 году в Барнауле. Мой отец — милиционер. У меня с детства любовь к форме, и я последовал его примеру. После школы пошел в армию, служил в войсках связи на Дальнем Востоке. После демобилизации отдохнул месяц и пошел устраиваться в милицию. В отдел патрульно-постовой службы (ППС) на Ползунова. Это был январь 1983 года.
— Какая обстановка тогда была на улицах Барнаула?
— Приятно вспоминать именно то время. Конечно, были и хулиганы, и криминал, но в разы меньше. Если случалось убийство, изнасилование или другое тяжкое преступление, то это был резонанс на всю городскую милицию. Еще было мало транспорта. Ездить и ходить по улицам было безопасно с точки зрения дорожной обстановки. Люди более законопослушные. Работник милиции имел очень высокий статус в глазах общества. Самое напряженное — вечера выходных дней, когда закрываются уличные танцплощадки. Народ подвыпивший, разогретый. Происходили конфликты между парнями, и ты вроде как третья сторона, которая мешает им разобраться. Тебе может прилететь. Под закрытие танцев обязательно подтягивался патрульный экипаж и усиленный наряд.
— Как попали под Чернобыль?
— Через четыре года мне предложили поступить в Калининградскую школу милицию по профилю «Командир взвода ППС». К тому же меня назвали в честь моего дяди, который погиб под Кенигсбергом за две недели до 9 мая 1945 года. Думал, может, найду информацию о нем. Поступил и перевез жену. Снимали квартиру. После первого курса нас предупредили, что скоро поедем в район ЧАЭС. Это была осень 1987 года.
— Какие воспоминания сохранились от апреля 1986-го?
— Первое время СМИ молчали. Некоторых моих знакомых военнообязанных тогда резко подняли по тревоге и куда-то повезли. Позже стало известно — в Чернобыль. Вроде мирное время, мирный атом, а там такое... Когда начали возвращаться товарищи оттуда, стало понятно, что пули там не свистят и бомбы не взрываются, а здоровье люди оставляют и даже погибают. Некоторые успевали получить свое буквально за 15 минут. Такие были дозы.
— Что вы знали об аварии в 1987 году? Не боялись?
— Все только в общих чертах. Мы комсомольцы, граждане Советского Союза, нам сказали: «надо». В милиции уточнили, что отказаться можно, но отказники будут отчислены. Как-то страха не было даже, может, молодые, безрассудные были, хотя у меня уже ребенок родился. Мне 25 лет, моему напарнику Володе Граборову — 27. Остальным ребятам по 21–22 года, только после армии пришли. А еще тогда продолжалась война в Афганистане, и там погибали молодые парни, нам казалось, у них-то гораздо жестче, нам грех жаловаться. Подумаешь, ликвидация аварии. Хотя радиация — это не обстрел. Ее не видишь, не понимаешь, откуда она бьет и где укрыться.
Поели радиоактивного медку
— С чего началась командировка?
— 14 октября 1987 года прибыли туда на 36 дней. Сначала до Гомеля, потом до белорусского городка Хойники, где в здании средней школы находилась база оперативной группы. По приезде сразу показали дорожки из деревянных досок. Сказали ходить только по ним, их регулярно обрабатывают. Шаг в сторону — словите радиацию. Не было горячей воды, тяжело мыться в холодной в октябре — ноябре. А мыться надо обязательно каждый день, чтобы смыть с себя эту вредную пыль. ЧАЭС находилась в нескольких десятках километров, но фон оставался опасным.
Задача — охранять правопорядок в зоне отчуждения и поселках, находящихся в непосредственной близости к АЭС. Нам с напарником Володей чаще всего выпадала деревня Пирки. После катастрофы отсюда переселили почти 500 семей. В селе дежурили по два человека. Привозил нас туда милицейский уазик. В течение 12 часов мы должны патрулировать населенный пункт и охранять общественный порядок. При появлении любых посторонних необходимо их задерживать, вызвать подмогу по рации и доставлять в отдел для разбирательства. Регулярно на патрулируемую территорию приезжал дозиметрист и выбирал по своим критериям безопасный дом, где мы могли принять пищу и передохнуть, он становился нашим штабом. Через 12 часов приезжает машина уже с другой сменой. Мы возвращаемся на базу в Хойники. У нас есть сутки на сон и отдых. Получается чередование дневных и ночных дежурств. И так 36 дней.
— Эти покинутые деревни, какие они?
— Поражало отличие от наших: асфальтированные дороги, добротные хаты пятистенки, капитальные дома из сруба. Старожилы вспоминали, как во время эвакуации на два двора давали в лучшем случае одну машину, что успел, то и сунул из вещей. Документы, деньги, продукты на несколько дней. Если выезжал на своем транспорте, на КПП обмывали машину и измеряли радиацию. Если не проходишь по приборам — есть еще две попытки отмыть и обработать. Если не помогает — транспорт изымали прямо на месте и загоняли в отстойник техники. Владельцу давали бумажку, что когда-нибудь государство ему компенсирует стоимость авто.
Также удивило изобилие в магазинах на фоне пустых прилавков в Барнауле. Другой уровень снабжения. У нас завтрак туриста, зеленые помидоры в банках, непонятный паштет, каменные пряники. Еще в Калининграде я поразился. В магазинах было мясо. У нас такое имелось только на базаре по 3,5 рубля за килограмм. Там высший сорт стоил 1,95 рубля, первый — 1,7, второй — 1,35, третий — 95 копеек. Хотя только в Барнауле было два мясокомбината, а по краю — более десяти. Колбасы, ветчина все уходило в союзные республики. Под Чернобылем в белорусских магазинах сгущенка кемеровская, тушенка бийская. Стоило это везти через всю страну?
— Что из оружия выдавали на дежурство в деревню?
— Пистолет только у старшего экипажа, на автопатруле. У нас, кроме рации, никакого оружия не было, в целях безопасности сами вооружались ножом, топориком и косой, это самое главное оружие, только она не загнута, а прямо, по типу копья. Ею удобно отбиваться в крайнем случае, от диких зверей, в том числе волков. Из живности в зоне отчуждения нам встречались только вороны, утки и огромное количество крыс. Никаких домашних животных на территории мы не встречали. Из людей лишь в двух деревнях жил очень старый дедушка, а в другой — бабушка. Они отказались от эвакуации, родных у них нет. Говорили, что хотят умереть здесь — где и родились. Каждый раз наши милиционеры заходили к ним и давали продуктов.
— Мародеры были?
— Даже задержания были. В основном они приезжали на лошадях, бричках, повозках. На машинах пробраться сложно. Автодороги контролировались. Пытались вывезти бытовую технику, даже дрова воровали. Задерживали их, вызывали экипаж, который увозил их в отделение. Эти люди ради наживы пренебрегали опасностью и лезли туда.
— А вы чувствовали влияние радиации?
— В деревнях, которые находились примерно в 20 км и ближе к ЧАЭС, замечал еле заметный треск и небольшой гул, похоже на то, когда стоишь под ЛЭП. В горле першит, первое время хочется кашлять и пить. Нам не запрещали употреблять красное вино на базе после службы, в разумных пределах, для вывода радиации. Наша задача была отработать и вернуться назад живыми и здоровыми.
Обеспечение безопасности личного состава — никакое. В день давали один респиратор на двоих. Мы перед выходом на службу слушали по радио данные о направлении ветра. Если на нас не попадает — не одеваем. Если в нашу сторону — одеваем один сегодняшний и другой сэкономленный с прошлой смены. Никаких защитных костюмов. Бушлат, гимнастерка, сапоги.
Был момент, когда сглупили мои подчиненные украинцы. Молодые ребята. Нашли пасеку, захотели меда. Наломали соты и принесли это на базу. Я немедленно отобрал и вызвал специалиста. Мы уже знали, что в рыбе и утках радиационный фон превышен в семь раз. В меде оказался в 30 раз. Один из тех, кто поел его, умер на второй год после командировки.
Волки клацали зубами
— Какие происшествия случались на дежурстве?
— Самое запоминающееся — два нападения волков. В первый раз наткнулись на одного во время патруля. В голове что-то щелкнуло, и мы с косами наперевес и криками индейцев пошли на него. Тот поджал хвост и побежал от нас. Мы пробежали метров 200, устали немного и думаем: а если это засада и нас ждет стая. Сразу открылось второе дыхание и бегом в свой дом-штаб.
Второй раз уже жестче. Утром высадились в деревне. Получили от сменившегося наряда холодное оружие. Машина ушла. Идем, минут через десять вдалеке по дороге навстречу нам стая, то ли волки, то ли дикие собаки, сразу не разберешь, подбегаем к первому попавшемуся дому, а там двери и окна заколочены досками на гвозди по 20 см. Стая нас заметила и устремилась в нашу сторону. Мы ко второму дому, благо там стеклянная веранда, разбиваем окно веранды и прыгаем туда. Я быстро в доме к телевизионной антенне подключил свою переносную рацию. Кричу: «Срочно, возвращайтесь немедленно. Нас атакуют». Мне в ответ: «Едем, держитесь». Обратно к Володе, он там отбивается пикой. Волки на веранду забраться не могут, только зубами огромными лязгают и повизгивают. Двое прям крупных и матерых, и еще несколько молодых поменьше. Тыкаешь его пикой в бок, крови нет. Со страху непонятно, проколол или нет, нанес ли повреждение. Минут семь отбивались, потом экипаж. Машина тормозит и милиционер так эффектно, с подножки, вскидывает пистолет и бах-бах. Не попал, конечно, но волки убежали.
— А что в домах было интересного? Были мысли своровать себе?
— Что можно своровать, если после смены осмотр на КПП, да и экипаж увидит. Как вы представляете, я повезу что-то в уазике? Да и мы воспитаны по-другому. Если ты втайне от товарищей везешь на базу эту заразу, ты и есть враг. Ты же подвергаешь опасности в первую очередь своих товарищей. Это все понимали. А так, смотрели, конечно, из любопытства, что там есть, как люди жили. Вовка с Кубани приговаривал все время: «Эх, чтоб я так жил, как кулак».
— На самой ЧАЭС вы не были?
— Только два раза в деревне, которая близко к ней. Один раз ночью, не было видно ничего. Другой — днем, в хорошую погоду. Тогда увидели издалека руины энергоблока.
— Каков итог командировки? Обогатились? Как поддерживали связь с близкими?
— После 36 дней нас сменили. Свою задачу мы выполнили. Никаких доплат нам не давали. Сегодня как чернобылец я получаю 3500 рублей доплаты к пенсии. Телефонов там не было, писем несколько удалось отправить. Одно написал даже на этикетке от бийской тушенки, пошутил так. Потом вернулся в Калининград, доучился, кстати, нашел место захоронения родного дяди. Затем вернулся в барнаульскую милицию в 1988 году.
— Вы схватили дозу радиации? Были проблемы со здоровьем?
— Схватил, как и все, наверное, кто там побывал. Через три года после этого через знакомых удалось пройти компьютерную диагностику, которая только стала появляться. Чувствовал себя нормально, но решил на всякий случай провериться. В результате у меня нашли целый набор тяжелых металлов — шкатулка химических элементов: цезий, стронций и прочие. Повезло, что через знакомых по программе «Невада-Семипалатинск» за 10 тысяч рублей в ценах 1990 года купил лекарство «Альгинат кальция». После применения лекарства прошел курс реабилитации, наблюдался в течение трех лет у медиков — полет нормальный.
Нож и монтажка против пистолета
— Как потом сложилась биография? Расскажите запоминающийся случай со службы.
— Был один случай, не хочу показаться каким-то героем. Не считаю себя таковым. На самом деле рядовая ситуация. Если вы настаиваете, то расскажу. По возвращении я работал в милиции, в батальоне ППС, обслуживали Индустриальный район. В декабре 1989 года я занимал должность командира взвода, приехал в отдел. Мне доложили, что звонили из парикмахерской на пересечении улиц Попова и Энтузиастов, где конечная автобусов. Какие-то дебоширы, возможно уголовники, заходили в парикмахерскую и угрожали работницам. Требовали пойти к ним домой вечером и обещали вернуться. А свободных людей как раз нет, все на своих маршрутах и постах. Я решил тогда пойти сам и взял с собой стажера.
Пришли, девчонки рассказали, как и что. Я попросил дать мне халат, надел его поверх формы, снял шапку и шинель, сел за столик. Буквально через десять минут заходит паренек ростом так примерно 160 см. В руке сигарета, которой он прожигает тюлевую занавеску и говорит: «Ну что, телки, готовы?». Я ему отвечаю: «Молодой человек, не надо хулиганить». Тот мне: «Ты че, козел, борзый, что ли?». После чего выходит и возвращается с другом, двухметровым шкафом. Тот спрашивает, мол, кто моего друга обижал? Я повторяю ему, что не надо хулиганить. Тот достает нож и идет на меня.
Достаю пистолет и представляюсь: «Я работник милиции, брось нож». Тот продолжает идти. Несколько раз я крикнул, что буду стрелять, потом делаю выстрел в пол. А там какой-то странный материл на стенах и полу, получается очень глухой звук. Тот ухмыльнулся и дальше. Все это в доли секунды, я снова стреляю в пол, затем в ногу ему, тот хромает, но не останавливается. Переместившись от него к другой стене, я оказался спиной к проему. В этот момент маленький сзади бьет меня по спине арматурой, хорошо, что он не попал по голове или шее. Разворачиваюсь — снова удар. Успеваю поставить руку, арматура попадает по браслету часов и скользит по предплечью.
— Ничего себе...
— В этот момент стажер и еще один парень, который пришел встретить свою девушку после работы, схватили металлическую вешалку и как рогатиной пытаются ею удержать большого с ножом. Я опять говорю мелкому, что я милиционер, потом стреляю в пол. Тот еще больше злится. «Ах, ты еще и мент», и кидается, замахнувшись арматурой. Отступать мне уже некуда, сзади стена, по краям девчонки-парикмахеры, стреляю ему в живот.
Верзила подхватывает его и, хромая, вытаскивает из парикмахерской. Я по рации вызываю подкрепление. Девчонки мне обработали руку, замотали ее полотенцем. В этот момент опять открывается дверь и заходил еще один здоровяк, только рыжий. Просит работниц дать ему воспользоваться их служебным телефоном, вызвать скорую. Мол, моих друзей подстрелили. Я наставляю на него пистолет и... узнаю номер квартиры, куда эти двое убежали. Сообщаю прибывшему подкреплению адрес, где нападавшие находятся, там их и задерживают.
— Что потом стало с нападавшими?
— В больнице маленького нормально прооперировали, врач сказал, что жить будет, скоро пойдет на поправку. Через день звонит мне и говорит, что тот умер. Оказалось, буянил в палате. После операции нельзя пить, а он осушил графин воды. Потом был суд, который доказал, что моей вины здесь нет. Второму, который здоровый, дали четыре года. Про этот случай в «Алтайской правде» вышла статья с заголовком «Нож и монтировка против пистолета». Я сохранил вырезку из газеты. А года два назад проходил мимо этой парикмахерской. До сих пор работает. Дай, думаю, зайду. Там уже молодые девчата работают, но историю эту знают. Говорит, им начальница рассказывала. Приятно, что помнят. А в милиции я отработал до 2006 года и ушел в отставку в звании подполковника. 27 лет выслуги. Есть одна государственная награда — медаль «За спасение погибавших». Для меня очень ценная.
— После развала СССР не было обидно, что вы столько здоровья положили в теперь, по сути, чужой стране? Может, лучше пусть бы они сами у себя разбиралась, особенно в свете того, какие сейчас у нас отношения с Украиной?
— Мы родились в Советском Союзе. Это моя Родина. Малая Родина — Барнаул, а большая — Советский Союз. Я нисколько не вру и не хочу говорить пафосных слов. Мы это с малых лет впитали, никто вообще не допускал мысли, о которых вы говорите. Представьте, сейчас в Бийске или Новосибирске случится авария. Мы что не поедем помогать? Будем говорить, что это не наш город или чужой регион, пусть сами разбираются? Тогда мы так и воспринимали Украину, как часть нашей общей Родины.
