Казалось бы, что общего между ними и дедом. А общее — это необходимость друг в друге, взаимопомощь…
Век жизни зря
Наркоманы — потерянные люди. Для себя, родных, друзей. С ними не хотят общаться. Их не любят и избегают. Их презирают, давайте будем откровенными. Это никому ненужные люди. И самое страшное, что пока они употребляют, им тоже никто не нужен. Но наступает момент, когда они встречаются и понимают, что необходимы друг другу. И тут уже начинается новая история, новая жизнь.
Ребята в доме Пётра Христиановича второй раз.
— Зачем вам это нужно? — спрашиваю. А они чуть ли не хором отвечают: «Не зачем, а для чего». И это для них принципиальная разница, которую может усмотреть только, пожалуй, психолог. — Это новый этап жизни, развитие. А для чего? Для себя, — отвечают они.
— Сфотографируй вот и напиши, на чем я сплю, — показывает старик. — Я инвалид первой группы. 81 год. Мне должны доплачивать, а не дают ни копейки. Так уже целый год. Отработал 27 лет механизатором в сельском хозяйстве. С 7 лет на тракторе, потом на комбайн пересел. А потом инфаркт у меня случился прямо в кабине, в 1972 году. И никто мне ни в чем не поможет. Хочу написать президенту или председателю Госдумы, чтобы узнать, почему мне не выплачивают эти деньги. А то сижу без носков, диван вон какой. Иной раз, хочется петлю надеть... — говорит дед, и в глаза его набегают слезы отчаянья. — Я столько лет отработал, насобирал болячек. И никому не нужен. Ни детям, ни людям, ни правительству.
— Дети есть?
— Сын поддает, просил Романа Викторовича (Роман Балуев, главный психиатр-нарколог реабилитационного центра «Свобода») помочь, подлечить. У дочери муж тоже пьет. Надо внуку операцию два раза в год делать, поэтому отдаю ему по пять тысяч. Мне жить остается всего ничего. Сахар, стенокардия. Ноги совсем не ходят. В больнице пять дней полежу — и домой. Врачи говорят, уже не вылечишь меня. Вот моя такая жизнь. Труженик тыла, ветеран труда, репрессированный. Никто не придет, не спросит, как живу.
Когда смотришь на таких стариков, хочется обнять их, пообещать, что все наладится. Хотя чего уж налаживать. Скоротать бы. Но на близких он не обижается. Правительство ругает, да. А кто его не ругает?
— Только обязательно написать надо, чтобы кто-нибудь мне помог решить вопрос, почему мне не доплачивают. Я сам-то писать не умею, — говорит он и продолжает послушно и неподвижно сидеть на стульчике. — Другая проблема с лекарствами. Терапевт хоть рецепты и выписывает, но сходить-то за ними некому. А еще и ручек нет инсулиновых.
Получается, вся надежда на парней — тех самых, которые были тоже никому не нужны. Которые пусть не для него, а для себя, для своей кармы будут ходить к нему и помогать. И с диваном разберутся, и с душем, и с аптекой.
Антон, 30 лет. Стаж употребления — 12 лет.
Антон – симпатичный высокий парень. Глядя на него, даже и не подумаешь, что шанс дожить до 30 лет (а день рождения у него в декабре) был 50 на 50. Но он это сделал. И у него тоже история. Своя.
— Сам я из закрытого города Северска. В начале 2000-х там началось уничтожение людей путем ввоза наркотических средств. И я попал в эту волну. В 17 лет попробовал героин. Через полгода уже дошло до того, что сколько есть — все в себя. Размером с картошину брали, от нее можно два месяца умирать в одиночку. И в один момент этого не стало. А я поехал в Москву в надежде переломаться.
— Решил завязать?
— Скорее от безысходности. Сам перекумаривал. Кумар — это когда человек может кашлянуть, чихнуть и об***аться (испражниться — прим. ред.) одновременно. Бессонница месяцами. Пот. Ноги-руки выкручивает. Достал препараты, наелся, — а у меня эпилепсия. Лежу синий, колотит. Меня полдня по Москве катали, а потом положили в больницу. Отлежал несколько дней, спрашивают: «Будешь лечиться?» А я взял и ушел. И все по-новому. Кладут меня опять. Месяц я там находился. Тетка приехала и спросила: поедешь в Барнаул на реабилитацию? Я поехал.
— Получилось быстро справиться?
— Не с первого раза. Срывы случались. А после 27 лет стал чувствовать, что я уже не такой лихой «мопед». Я же 4 курса университета закончил. Очно. Потом меня отчислили. Сейчас восстановился, доучился. Я специалист, инженер–механик, — с гордостью говорит Антон. — Реабилитация восстанавливает в человеке личность. Не только физическое здоровье возвращает, но и нравственность. Я приехал, а мне говорят: вот кошечки — ухаживай. Я утро не кормлю, день, вечер. Потом снова не кормлю. Пришел сотрудник, а я ему на ушко, мол, не сдавай, не рассказывай по-братски, что я не кормил котов. Я не понимал, что животных без еды оставлял. Не понимал, что хорошо, а что плохо. Было нормальным взять у матери деньги и проколоть. Мне надо было — и все тут. Я людей обманывал, асоциальным был, друзей всех перекидал. Мать сидит, ревет: «Что я такого сделала?». Закрывала, а мне через окно дозу передавали. А здесь меня научили осознавать, ценить, любить.
— Подруга есть?
— Есть. Жена. Третий год уже. Пока неофициально. Но жена — это же не кольцо на пальце, не печать в паспорте. Жена — она вот здесь, — говорит и прижимает руку к груди. — И деду вот теперь помогать буду. А он мне будет помогать. С дорожки пару лопат снега кинуть мне не трудно. Я не испытываю дискомфорта. Даже какую-то песню пел про себя. Кому-то же хуже живется, чем мне. Мы вот и телефон подарили деду. Чтобы он хоть в «скорую» мог позвонить. Рассказали, куда нажимать. Потихоньку, не все сразу.
— А ты рассказываешь это все своей о жизни и не стыдишься?
— Это мой путь. Стыд был, да. Я жил как с анестезией. Мама постарела очень, пока я употреблял. Я на нее смотреть не мог. Здесь и вина, и стыд, и боль. А реабилитация учит, как и с этим всем жить.
Время поджимало, и разговор мы продолжили уже в машине. За рулем — 38-летний Александр. 10 лет героинового стажа. Шесть лет трезвости.
Александр: «Я не считаю себя бывшим»
Первым делом поговорили, конечно, про Петра Христиановича, про волонтерство. Про внука, который за деньгами на операцию приходил, говорят: приехал на «Вольво» забрал пять тысяч, покурил и уехал. И почему-то дернуло от этих слов.
— У нас армия. У меня все друзья наркоманы. Только трезвые, — рассказывает Александр. В нем больше опыта, а сила чувствуется даже в голосе.
— В Центре лечат и наркоманов и алкоголиков. А разница между ними есть?
— К алкоголикам другое отношение. Они социально более приемлемые. Если алкоголик вызывает жалость, сострадание, то наркоманы кроме презрения ничего не вызывают. Разницы между ними по сути никакой, а социальная адаптация разная. Например, наркоманы какие преступления совершают? Кражи, грабежи ради употребления. А сколько пьяных убийств, поножовщин!
— Говорят, то ли в шутку, то ли всерьез, что алкоголиков бывших не бывает. А наркоманов?
— Я никогда не буду бывшим наркоманом, — уверенно отвечает Саша. — Я им останусь навсегда. Как только я начну себя считать бывшим, это будет шаг назад. Зависимость никуда не девается. Она как онкология. И это никогда не закончится. Это мое состояние, моя гиперчувствительность, дефекты моего характера. Если я не буду помогать старикам, детям, если я не буду работать, я вернусь к употреблению. Чтобы начать употреблять наркотики, просто нужно ничего не делать. Не заниматься спортом, не работать, не развиваться духовно, не совершенствоваться.
Жизнь в трезвости — это ходьба по эскалатору
— Моя жизнь, его, — показывает рукой на Антона, — это ходьба вверх по эскалатору, который опускается. Если я буду идти, то останусь на месте. Чтобы мне развиваться, мне нужно бежать. Если я не буду ничего делать, съеду вниз. Перейти на другой эскалатор, который везет наверх, я не могу. Не могу же я выкинуть из своей жизни 10 лет употребления тяжелых наркотиков. У меня 12 судимостей. Грабежи, оружие, разбои. Меня только за наркотики ни разу не осудили. Я полжизни в розыске провел. Семь лет назад приехал из Калининграда в Барнаул и остался здесь.
— Семья есть?
— Жена двое детей. Я работать только здесь начал в 32 года. И семья у меня благополучная. Условно говоря, — поправляется Александр.
— Вы остаетесь потом, если можно так сказать, прикрепленными к Центру?
— Не к Центру. К людям. Кто-то остался, кто-то ушел, помахав ручкой. Но рано или поздно многие возвращаются. Просто поговорить, пообщаться, снять напряжение. Для зависимого человека обычная жизнь — это постоянное напряжение. Ему трудно справится с этим в одиночку. У нас свой микросоциум. Мы всегда помогаем друг другу.
