Дневник блокадницы: последние дни в Ленинграде и эвакуация

С 29 июня 1941 по 1 апреля 1943 из осажденного города уехало 1,7 млн человек.

Дневник, в котором 530 страниц, исписанных некрупным почерком на латинице, подходит к концу. Всю блокаду он был, пожалуй, единственным в Ленинграде, кто знал страшные тайны, большие горести и маленькие радости молодой девушки, оказавшейся не в самое лучшее время в городе на Неве. А теперь он стал частью великой истории, которую до сих пор собирают по крупицам, находя новых свидетелей, таких же молчаливых и терпеливых как эти желтые потрепанные страницы.

С 29 июня 1941 по 1 апреля 1943 из осажденного города уехало 1,7 млн человек.
В июне 1942 из Ленинграда эвакуировали 83993 человек

7 июня 1942 год

Вот уже неделя июня прошла — неделя летнего месяца, а я до сих пор на одном месте и не предвидится резких сдвигов, уезжают все с детьми, одиноких мало. Опасаюсь, что меня не отпустят. Эту неделю выходила только в магазин и эвакопункт, больше никуда. Никак не придумаю, что делать. С поликлиники пока ничего не слышно, боюсь суда, не знаю, как быть. Мне хлеба полкило мало, уже голодаю. Все противно, тошно, очень хочу ехать. Поправилась и хочу катить отсюда до самого Сталинграда или Саратова. Сегодня пришла спать домой, хотя меня и ожидают у Простаковых. Хочется посмотреть, не осталось ли в комнате Мартыновых чего-либо, подходящего для меня. От тоски можно стать и вором. Ожидаю ночи, чтобы уснула Тоня, а то просто дура — кругом тащат кто что может, а я стесняюсь, забыла, что честные уже умерли все от голода. Ну, увидим, как удастся мне эта миссия.

Получила от W открытку. Он в Орске. Написала ему, но не отправила, задумалась теперь о том, стоит ли отправлять. Он пишет, что посылает не первое письмо. Завтра решу окончательно, стоит ли поддерживать с ним связь.

Я сплю и читаю. Лена и Таня говорят, что выгляжу хорошо, а я радуюсь, что теперь по-человечески. Бледная, морщины, в пальто, ибо холодно, в розовом платье и зеленой вязаной блузе, подпоясалась в фигуру кушаком, косички плету и в тюбетейке. Нашла и надела старые парусиновые туфли. Так что настоящая «ленинградская барышня». Досадно. Обидно. Печаль.

21 июня 1942 год

О, Боже мой! До сих пор я дома, до сих пор не могу уехать. Эвакокомиссия (противные бабы) не хотят отправлять меня без детей. Я схожу с ума. Ездила на вокзал, смотрела, как уезжают люди. Так мне досадно, так обидно. Живу на одни карточки и постоянно голодная. Полкило хлеба для меня ничего не значит, мало. Тем более что один хлеб.

Нина с Баку, писала 4 июня, была уже там. Я ездила в институт, секретарь Лида сказала, что я отчислена за непосещаемость, и я вчера написала заявление, чтобы мне дали перевод в Сталинградский мединститут. Он наложил «разрешить» и посоветовал мне ехать: «Вам здесь будет плохо. Карточки мы вам не дадим».

Вчера документов не взяла, сегодня воскресенье, а поеду в институт завтра и во вторник к Стремилову. Вот и решится моя судьба, не представляю, что буду делать, где получать карточку. На 300 г хлеба сдохну. Протасова еще после 9 июля, обещает меня брать с собой, но она такая корыстная, что положиться на нее нельзя.

Схожу с ума. По ночам не могу спать. Целую ночь бодрствую, хочу кушать, только под утро засыпаю. Сны вижу отвратительные. Сегодня с Витей и Раей все от кого-то удирали и прятались в комнате, и потом закрыли двери. И все мне неудачи. Что-то все меня преследует.

На общих фронтах все по-старому. СССР заключил договор с Англией и соглашение с США, но покамест проку от этого не чувствуется. Война идет как и прежде. И вот завтра будет год войны! Год моих мучений, год ужасов и страданий. Ужас! И вот мне эту ужасную годовщину приходится «встречать» здесь! Мечты, мечты, где ваша сладость?

Была у Ивановых. Они думают уезжать, но Лёша и Лана вряд ли уедут, а Настя с дочкой укатят от этого кошмара. Я так переживаю, так страдаю, молю судьбу всей душой быть милостивой ко мне и помочь мне в исполнении этого моего, кажется мне, последнего желания.

Ночью слушала звуки от разрывов снарядов, я смотрю в глубину белой ночи и плачу и молю Бога помочь мне.

А в общем, время проходит по-дурацки. Пользы нет ни себе, ни другим. В квартире изменения: комнату Беляева заняла Лина и 18 июня, в четверг, умерла Галя Николаева. Наконец-то прекратились ее страдания. Бедная. За что и во имя чего она погибла? И если я не уеду, меня ожидает такая же участь. О, Боже! Помоги мне, дай сил бороться и победить в этой борьбе. Дай сил уехать! Уехать! Уехать!

22 июня 1942 год

Сегодня ровно год войне!!! День более-менее жаркий, знаменателен тем, что исполнилась годовщина войны и тем, что забрала документы из института, распростилась с ним.

Газета и радио полны трепологии, обещают кончить войну в этом году, но я лично в это не верю. Мне очень досадно. С досады и голода пошла в кино. Смотрела «Фронтовые подруги» , вспоминала Андрея, маму, Раю, Полтаву. Представляла все ужасы этого года и шла по Невскому, задумавшись, сдвинув брови и никого не видя перед собой. Завтра понесу заявление Стремилову, уже написала. Была В.Г. Пришла с Тоней Простакова и позвали они меня. Тоня капризным голосом говорила, чтобы мы сидели у нее и говорили, как приедем в деревню (как будто я обязана развлекать ее!). Мне и самой тошно жить! Я — счетовод, она — кладовщик, толстеем в деревне и жрем вовсю — вот и мечты!

Нина пишет, что остается в Баку, куда же мне ехать? Может быть, в Казань? Перевод у меня в Сталинград. Досадно и печаль, тревожно сердце бьется… Завтра решается моя судьба! Помоги мне, Великий Боже! Благослови меня судьба!

23 июня 1942 год

Белая Ленинградская ночь! Сижу на кухонном окне, не знаю, который час, может час, может два. Светло, как днем, но улица пустынна и город кажется мертвым. Любуюсь красным небом, наслаждаюсь белой ночью, — скоро не буду их видеть. Сегодня с утра пошла на эвакопункт, там был интересный блондин. Но он принимает по повесткам милиции, высылает неблагонадежных элементов. Посмотрел на меня, посмотрел заявление, сказал, что надо к Стремилову. Милиция высылает многих, как раз таких, что ехать не хотят, просят оставить их, а я просто удивляюсь этому. Потом я сидела в коридоре, а блондин вышел, пристально глядел на меня. Опять начал расспрашивать, я дала ему заявление. Прочитал и говорит, чтобы я оставалась, что молодых не отправляют и меня не пустят. Расспросил то, другое. Стремилова все не было.

Потом блондин опять подошел ко мне, играет глазками, говорит «полтавская девушка». Он очень симпатичный, глаза замечательные, светло-голубые. В 14 часов пришел Стремилов — молод, щупленький, среднего роста, в военной форме. Он секретарь райкома партии Московского района. Хорош. Всем разрешает выезд. Я волновалась так, как на сессии. Зашла к нему, дала заявление. Он прочитал и сказал: «Вам выехать нельзя. Молодежь мы не отправляем. Направим вас в госпиталь». Вот, думаю, с места в карьер. Я начала ему рассказывать, что мне одной трудно здесь, что я взяла перевод в Сталинград, дала ему справки, паспорт. Он посмотрел и потом сказал: «Поедете». Я обрадовалась. Он написал на заявлении резолюцию, сказал, чтобы завтра пришла оформляться. Поблагодарила и на крыльях вылетела из кабинета.

Дома Тоня ноет: «Шура, иди ко мне». Я сварила суп. Пришла Маня, дала ей тарелку. Расшила чемодан — вещи сдавать отдельно и кое-что нужно взять с собой. Надела туфли серые (впервые в этом году) и поехала к Лане и Лёше. Настя вчера уехала, а эта чета грызется, как собаки. Противно было слушать. Взяла кое-что, обещала привезти им «поддержку». На Невском гуляют моряки симпатичные и смотрели, но мне было не до них. Не спится от дум.

Ехать! Ехать! Ехать!

24 июня 1942 год

Последние дни в Ленинграде. Всю ночь не спала, было видно все, и я на кухне перебрала и зашила чемодан, часа в три взошло солнце и быстро поднялось — без лучей и такое яркое, что смотреть на него невозможно. После 6 утра легла и в 11 встала и пошла на эвакопункт. Там Мара Михайловна быстро нашла мое заявление, я дала справки, выписали мне посадочный талон, с ним надо сдавать вещи. Зашила узел: подушку, одеяло, ковер (забыла положить боты), обвязала чемодан и после 15 часов с Простаковыми мы повезли вещи на Московский вокзал. Нести тяжело, не представляю, как буду обходиться дальше. Сдали быстро — 52 кило (а мы думали 100, так тяжело нам показалось).

Приехала домой, поела. Так мне как-то тревожно и грустно, жаль Ленинград все-таки и страшно трудностей пути. Главное то, что мне не к кому ехать. Невольно вспоминаю Полтаву. Пересмотрела и реквизировала письма, оставила только несколько. Воспоминания. Хочется еще раз сходить в комнату Мартыновой, но закрыто. Взяла у Простаковых ключи — не подходят. Сейчас лягу спать без одеяла. Сегодня будет моя предпоследняя ночь в Ленинграде. И скучно и грустно и некому горю помочь…

25 июня 1942 год

Последний день в Ленинграде! Ходила в баню. Грязная. Помылась плохо. Вышла из бани грязная, было стыдно. Оформила эвакуационные документы, все получила и сдала. Пришла домой, засуетилась. Пошла к Тоне, она чуть не плачет что я еду. К Лёше и Лане так и не поехала, они будут ждать и не дождутся моих «милостей».

Все связала, положила в шифоньер, разбросала по комнате, жутко будет и зайти. Ночевать условилась у Простаковых, перед сном зашла к Мартыновым, но отрыла только часть и там несколько полотенец и все. А ящики не открыть, а можно было «устроить», но я не догадалась. По глупости своей не смогла попользоваться. Ну ладно.

Ночь совсем светла. Солнце рано всходит, а я только спать ложусь. И во сне видела что-то тревожное, кажется, мама опять давала мне совет. Последнюю ночь провела не под родным кровом, все разбросала по комнате и ведро наполненное оставлю. Ну, Ленинград, прощай, прощай! Не знаю, увижу ли тебя я еще. Оставляю тебя в плохом виде, но немного жаль. Грусть.

26 июня 1942 год

Сегодня я уже простилась с Ленинградом. Наверное, навсегда? Набралось до черта барахла. Боялась, что не пустят в вагон. Конфет не достала, хлеба тоже, угостили меня Тоня и Простаковы. Лена провожала. На вокзале происходит истинный ужас, ад да и только. Большинство уезжающих — хамы, скобари. Кругом, на каждом шагу паника. Сегодня утром информбюро сообщило, что наши войска оставили Керчь (хорошо не расслышала), под влиянием этого я дорешила уже ехать в деревню, отсидеть там войну, а там уже видно будет, а то я пропаду в городе. Ведь надо и работать, и заниматься, и квартиры нет, ничего нет, да и не доехать далеко, растеряю последние манатки.

Так что еду в деревню Дворяниново, там подожду Простаковых и потом буду в Искрино. С работой будет видно. Попробую деревенского житья-бытья. Работать буду или на фельдшерском пункте или же, может быть, счетоводом. Жаль, что там нет совсем вишен, груш, яблок, но надо потерпеть. Сейчас 18 часов, мы стоим за четыре станции от Ладожского озера. Остановились до «особого распоряжения». Будем стоять, наверное, всю ночь.

В вагоне (22) противно, очень тесно, дети орут и воняют, довольно таки жарко, а воды нет. Норму – пол-литра кипятка я уже взяла и выпила. Стоять скучно и нехорошо, вчерашний эшелон до сих пор стоит здесь. Кормят — лишь бы не сдохли с голоду.

На Финляндском дали кило хлеба на два дня. Дали 200 г хлеба, ложку каши и кусочек рыбы (а треплют – кормят!). Когда тронулся поезд с Финляндского, то многие крестились и плакали. Я не плакала, но было как-то не по себе.

Итак, с сегодняшнего дня начинается для меня совершенно новая, незнакомая жизнь, в незнакомом месте среди чужих людей, на чужой стороне. Бросила все свое хозяйство, но о том, что выехала — не жалею. Буду устраивать новую жизнь.

28 июня 1942 год

Как ужасно. Как кошмарно и жутко ехать. Я и знала, что тяжело будет, но все-таки таких кошмаров не ожидала. Сейчас на станции Лаврово, Ладога и Ленинград позади. Душно, жарко, пить негде, лицо обветрилось и попеклось, болит, голова болит, пыль и грязь. Вокруг — цыганский лагерь — масса людей и тюков, жара, повернуться негде и я так одинока.

Попутчиков не нашла, я уже так замкнулась в себе, что не схожусь с людьми, в вагоне со всеми ругалась. Сейчас 13 часов дня: жара, противный ветер, метет песком в глаза. Напилась воды красно-коричневой из речушки-болота и вот пишу. Тоска и досада. Не представляю, что буду делать со всеми своими вещами, как мне с ними справиться.

Ночь. Уехала. Место заняла хорошее — самое выгодное, на верхних нарах, сложила там свои вещи и улеглась. Едем. Не особенно спокойно. По пути летают немцы, тревоги. Скорей, скорей проехать этот кошмар!

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №27 от 26 июня 2019

Заголовок в газете: Дневник блокадницы: последние дни в Ленинграде и эвакуация

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру