Дневник блокадницы: Мысли об эвакуации и розовые мечты

Каждый день думать об одном и том же, испытывать одиночество и не иметь хоть какого-то представления о будущем… сказать, что это страшно — ничего не сказать.

Дневник блокадницы: Мысли об эвакуации и розовые мечты

Она еще не знала, что до ее эвакуации осталось 40 дней. Поэтому каждый день старалась жить. Старалась жить так, чтобы не было стыдно, сохраняла достоинство и честь. И лишь дневник знал ее отчаянье, только ему она доверяла самое сокровенное. Но так делают, наверное, большинство девочек.

Всю жизнь, сколько я помню, бабушка любила сидеть на завалинках, камушках, скамейках — на всем, куда можно было присесть. Она могла сидеть долго-долго, покуривать «беломорину» и молчать. «Погреть косточки, надышаться солнцем, напитаться им», — говорила она. Если бы не читала дневник, сроду бы и не узнала о такой ее любви к солнцу. Что это оттуда, из блокады. И, наверное, каждый раз, когда она вот так сидела на лавочке и грела косточки на солнышке, она вспоминала, как тогда, в 42-м, сидела на ленинградских скамейках, и пока не начинался обстрел, писала в дневник.

1 мая 1942 года

Утром передали приказ Сталина — переливание из пустого в порожнее, одна трепология. Стреляли немцы. 1 и 2 мая — рабочие дни. Целый день передавали по радио концерты. Я полдня лежала, только сходила за хлебом. Девушки надели хорошие платья, осенние пальто, туфли – гуляют. А я как старуха: ноги болят, еле иду. Так обидно и досадно. Пила вино, варила горох. Болят ноги уже обе. Легла и все думала о поездке, как уехать и как доехать, мечтала о Саратове и летчике Коле Некрасове, вспомнила дом мой и плакала. День рабочий. По радио много трепались об этом, передавали несколько репортажей. Я изрядно выпила, хоть этим отмечаю 1 мая. Решила на работу больше не ходить, полежать дома в постели, может, поправлюсь немного, а потом обязательно уехать, искать счастья в другом месте.

11 мая 1942 год

До сих пор нет эвакуации. До сих пор я в темнице своей. За эти 10 дней мая абсолютно ничего не сделала, только сходила в кино на «Свинарку и пастуха», променяла за полкило хлеба шапочку шерстяную. Все дни было холодно, и я пролежала в постели. Каждый день выпивала рюмку, ночь не спала, металась по постели в бессоннице, вспоминала прошлое и фантазировала о будущем. Вспоминала Андрея, маму, Витю, Раю, Мотю, папашу и плакала за ними. Светить нечего, но и ночь очень короткая, темно только часа 3-4, уже начинаются белые ночи. Болят ужасно ноги. Правая распухает и болит в голеностопном суставе, болела выше колена на месте уколов, а сегодня и внизу. Колет часто в области сердца, одышка и сердцебиение, болит поясница, и психика крайне подавлена. Видела во сне Полтаву, Мотю, Раю, Витю, папашу. Он говорил: «А ты представь себе, что я молод и что я тебя купил» – ужасный сон. Снился Петя, Марина, Софа и другие девочки из института, что они танцевали и прыгали, а мне и ногами не пошевелить.

Снилось даже, что Сталин хотел познакомиться со мной, а в посредники выбрал Калинина. А я возмущалась, что стар и тот и другой. Только сегодня поехала в институт, и то опоздала и потому не заходила в аудиторию. Встретила еврейку Беллу Лившиц, она приглашает ехать в Казахстан, в Алма-Ату. Взяла ее адрес, надо не терять связи. Погода до сих пор противная, большинство в шубах. С поликлиники ничего не слышно, а с базы Лида санитарка приходила уже два раза. Позавчера меня не было, сегодня утром застала, сказала, что там меня жалеют и много хорошо отзываются, что с поликлиники приходила повестка, и Урядова ходила объясняться. В общем, приглашает меня на работу, наговорила комплиментов. Мне неудобно за вид и состояние моего жилища. Думаю, не возвратиться ли на работу и получать опять две карточки. Но нет, цинга этого не позволяет сделать, здесь мне не окончить институт и не прожить на одну карточку, а получать и дальше две все-таки опасно. Немного появился румянец:­ сосуды рвутся, а я тру щеки.

Завтра поеду в институт, а потом надо поехать в госпиталь и там рассчитаться. Сейчас буду собираться к отъезду, уложу на всякий случай один чемодан. Все старания на то, чтобы уехать. Не умирать же мне здесь! А конца войне все равно не видно, все застыло на фронте, затишье как перед грозой и морским штормом. Надо, чтобы этот шторм застал меня далеко от города Ленина. Думаю, что хорошо было бы сочетание Ленинград-Сталинград.

Взяла собирать деревянный чемодан – напихала туда еще тряпья (моего там только скатерти и драп), обшила простыней и завязала бинтами, так что один чемодан готов. Под вечер совсем разболелись обе ноги, правую сильно раздуло и левая разболелась, я не ложилась спать до 21 часа, чтобы уснуть. Но когда легла, мне стало так плохо, что кажется, я чуть не вытянулась: мне было холодно, я дрожала, а все тело пылало, как в огне, ныли все кости, шумело в голове, ломило ее. Потом стало жарко. Я металась в постели и думала, что это я приехала умирать в Полтаву, прощалась с жизнью и рыдала. Говорила целые речи-сочинения, как будто я в бреду. В общем, происходил со мной кошмар. Не спала ночь.

12 мая 1942 год

Так как всю ночь не спала, то под утро в изнеможении уснула и проснулась после 8 часов. Так что в институт опоздала, да и по здоровью мне не до него. Лежала и думала, разгадывала, что мне делать. Хотела мысленно заглянуть в будущее, но впереди один мрак, среди которого ничего не видно.

Будущее в моих мечтаниях — фантазии. До чего они доходят! О чем я только не мечтаю! И все мечты розовые, не похожие на действительность, и я в них совсем-совсем не похожа на себя теперь. Сидела на улице, на солнышке, начала это писать, но из-за сильного обстрела пришлось уйти в свою конуру. В ней ничего не слышно и не видно. Мрак.

16 мая 1942 год

Придется ли мне перечитывать тебя, мой милый дневник, мой единый друг, с которым я делюсь моими думами, мое всё и то, что осталось от прошлого?! Я очень надеюсь, что придется. Я очень хочу, жуть! Хотя условия против меня. Началась эвакуация, я ходила на пункт сегодня, но пускают только с детьми: «Молодежь нам нужна в Ленинграде!», — так заявила мне член комиссии. Пошла в институт, но там никого нет, увидела студентку с 1 группы (в которой и я числюсь), поговорили, обещалась прийти 18-го на занятия. Она склоняет меня к занятиям в Ленинграде. «Здесь уже не так плохо», а мне очень плохо, ой как плохо!

Цинга не проходит, вчера стояла в очереди за яблочным сидром (взяла 20 кружек на общую зависть, негодование и лайку) и еле выстояла, а как пришла домой, то легла, и у меня так сильно болели ноги, что я буквально кричала. Болят оба голеностопных, правая сильно распухла, болят выше колен, особенно левая. Я лежала в постели, в мрачной, черной и холодной комнате совсем-совсем одна! И никому не нужная. Хотя бы я и умерла, никому не интересны мои страдания. О! Как жутко быть одинокой! Как ужасно не иметь любящего друга! О, где ты, милый мой Андрей, жив ли ты, почему хоть не приснишься мне…

А вчера в трамвае видела политрука, очень похожего на Андрея, смотрела на него и думала о прошлом….

Как тяжело. Как хочется уехать! Я думаю: а доеду ли я с таким здоровьем? Не умру ли в дороге? Вот две ночи кряду вижу во сне свою семью: мама меня отсоветует уезжать: «Теперь из Ленинграда уезжать не надо», а я хочу. Я лучше умру в дороге, но в Ленинграде не останусь! А у меня с ноги течет гной, погнили кости. В каких-то комнатах Мотя убирала, я была в черном платье, все довольные, а я надутая. Были какие-то молодые люди, заводили патефон, я сидела за столом с папашей, и он мне рассказывал, как он был в ссылке, и как их там хорошо кормили и тепло одевали. Он стал такой интеллигентный, культурный, хорошо говорит по-русски.

Сегодня опять мама, Мотя, Рая и Витя не хотели уезжать из Ленинграда, а я ломала руки и вопила: «Решайте, куда нам ехать! Нам надо немедленно уезжать. Куда же нам уезжать?». И была в отчаянии. Да, наверное, мне уже суждено умирать здесь. А как не хочется умирать, как хочется фруктов, овощей, молока, цветов и настоящей весны! А сейчас — ну что это за весна — до сих пор я в зимнем пальто, и не одна я, до сих пор ничего зеленого и холодные ветры. А в Полтаве уже давно ходят в одних платьях! О, Полтава, Полтава! Сейчас, 13 числа наши войска повели наступление на Харьковском направлении и продвигаются вперед, а там скоро и Полтава!

На Крымском полуострове наши отступают, немцы дают им духу и теснят. Под Ленинградом без перемен. Треплются во всю мочь о победе нашей в 1942 году, а еще 7 месяцев! Сегодня во время тревоги я открыла на кухне окно, вынесла рухлядь, немного убрала и сейчас сижу на окне, смотрю на проспект, и мне так грустно-грустно! Сегодня суббота, молодежь тыла идет гулять, думает о встречах и приключениях, а я так далека от этого, и, неверное, ко мне не вернется это никогда! И чего понесло меня сюда? А может быть, это лучше, может быть это и есть судьба? Что мне делать? Как мне жить? Как устраивать свою жизнь? Как буду я жить в июне на одну карточку? Не помру ли я с голоду? Где мне взять денег, чтобы выкупить скудный паек? Как мне побороть цингу? Как мне доучиться — получить звание врача и занять в жизни определенное место?! Голова пухнет от этих дум! Лицо постарело, пожелтело и в морщинах. Боже, на что я стала похожа! А так бы хотела уехать куда-нибудь в Грузию, Узбекистан, Казахстан. Видеть солнце, видеть спокойную жизнь. В Ленинграде сейчас делегаты-узбеки рассказали, что в Ташкенте московские театры, ленинградская консерватория, Алексей Толстой, Николай Погодин, Борис Завренев, Корней Чуковский, Анна Ахматова… удрали, черти, спрятались! А ты тут хоть пропадай! Грустно.

Да, в конце дня — сюрприз: Мартыниха ругала меня за доски, что я оторвала от окна. Тоня передала мне ее цитату: «Хохлушка, грязнуля глухая выдавала себя за врача, а на врача не похожа». Меня сильно задело, и я пошла к ней объясняться. Она мне наговорила: «Спасалась у меня, отогревалась, детей теснила, а теперь чего ж ты ко мне пойдешь. Он рашку кормил, прятался от фронта, да и уехал, а теперь и сама ходит!», — и руками показывает. Я вышла, сказав: «Как сама все загребала, так ей никто ничего не говорил». Она начала сквозь стенку ругать Тоню: «Вот дура, дура». Тоня: «Хорошо, все дураки, одна ты умная». Мне Мартыниха еще говорила: «Не твое дело доски сбивать, ты их не забивала. Вздумала убирать, чистоту наводить! Тебе здесь не распоряжаться!». В общем, я разозлилась, но что с нее спрашивать, с такой набитой дурой некультурной, керосиновой пробкой…

Культурная русская не назвала бы меня хохлушкой (уж скорее — жидовкой), а за глухоту мою — то что ж поделать — как-нибудь уеду на свою родную Украину или дольше на юг, там много солнца, оно мне будет помогать, ну а инвалидом я, конечно, так и останусь. Уж такая моя доля.

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру