Выменять кусочек хлеба на билет в кино — можно назвать расточительностью? Можно ли двадцатилетнюю девушку обвинять в том, что, мол, вот, люди готовы были удавить за крошку еды, а она в кино ходит. Но ведь она отдала мальчишке кусочек хлеба…
Только представьте: война, блокада, обстрелы и бомбежки, а на большом экране — американская кинокомедия 1937 года — «Вальс шампанского» режиссера А. Эдварда Сазерленда. У этого фильма есть слоган: «As gay and sparkling as a champagne cocktail!», что в переводе означает: «Веселый и игристый, как шампанский коктейль». Смотреть такое кино про счастливую и беззаботную жизнь, про музыку и любовь вальса и джаза... грустно. А перед глазами картинка: молодая и красивая Александра шлепает по Ленинграду в белом платье в синий цветочек. Идет теплый солнечный дождик. А она идет по лужам на свидание со своим Алешей, мурлыкая под нос что-то узнаваемое из «Сказок Венского леса»…
А потом снова война…
Читаю дневник и думаю: каждый день — практически готовый сценарий.
Кстати, в статье из Википедии значится, что фильм этот демонстрировался в блокадном Ленинграде с 25 июня 1942 года, но теперь мы с вами знаем, что немного раньше, но это неважно.
Как не разучиться быть Человеком?
Перестать жить, перестать хотеть жить, получать эмоции и хотя бы маломальскую радость среди всего, что происходило в 1942-м, перестать читать, перестать быть Человеком, а стать нищим, грязным, больным и немощным — это точно не про нее.
В ее характере столько силы! А ведь многие тогда сдались и предпочли просто лечь на кровать и умереть, не думая ни о чем и ни о ком. А она умудрялась жить завтрашним днем, не забывая день сегодняшний и не закрываясь от него под толстым слоем жалости к себе. Хотя отчаянье порой брало верх, но ненадолго. И с такой внутренней силой, умением не жаловаться она дожила до 93 лет. И книгу не выпустила из рук до того момента, пока видеть могла.
Кто-то в комментариях к одной из страниц дневника написал: «Это же все написано современным языком! Как можно так обманывать людей!?». Отвечаю: дневник расшифрован слово в слово, за исключением отдельных фраз, которые просто не разобрать. Просто его писал человек, много читающий. Даже во время войны. И потом всю жизнь. Человек, который в результате стал не медиком, а учителем литературы и русского языка. Причем очень хорошим учителем и удивительным рассказчиком. Я не знаю ни одной книги, особенно из того, что мы называем классической литературой, которую бы она не прочитала.
6 апреля 1942 год
Надо идти в институт, но решила отлежаться (пообещала, что это в последний раз — в честь Паши). Снились крестины ребенка Моти, много было военных, орал ребенок, было много разных кушаний, и я ела во всю. Лежала до двух часов дня, потом сходила в столовую, наелась до отвала. Погода хорошая, весенняя, тает снег, воздух хорош. Мне захотелось пройтись по воздуху, и я решила пойти в кино. Пошла в «Колос», картина «Шампанский вальс». Билет выменяла у пацана за кусочек хлеба. Сыта, но в кино доела хлеб. Картина напоминает прошедшее, мою любовь. Досадно. Дома нагрела у Мартиши чай, еда — хлеб с чаем, потом хлеб с солью.
Постель такая холодная!
7 апреля 1942 год
Снилось, будто Медведева проверяла мои ногти — боюсь, что она в самом деле вздумает проверять кое-что, а эта проверка — мне прямая дорога в тюрьму. И до чего я дошла? Надо в мае месяце это ликвидировать. Пошла к 9 на работу, там баба Саша Игнатьева сказала, что Капа эвакуируется и берет сегодня расчет, а завтра и едет, наверное.
Как-то досадно. Быстро Капа решила отлететь, едет в Вологодскую область, там ее родина, семья. А мне так больно, что ехать некуда, так досадно! Вечером ушла домой и пригласила к себе ночевать Капу, Марусю и Нюру — они едут завтра. Набурили мне полное ведро, чуть ли не течет через верх. Спали часов до 7 утра, потом ушли. Мы расстались. Капа обещает писать, я ей оставила фото и адрес. Снилась Полтава, и все снится перемена жизни. Настроение удовлетворительное.
10 апреля 1942 года
Вот после 7 только сегодня работаю. А то все время сидела эти дни дома, у Мартиши слушала ее вой и глупые рассказы, ничего не выучила, хочется уехать. Хочется на юг. Хотя бы в Азербайджан. Только Нина молчит, не знаю, там ли она. Никак не решу, что делать, голова болит от дум, мысли разбегаются, никак не остановлюсь ни на одной из них. А здесь-то и с занятиями толку не будет.
В поликлинику не показывалась, а вчера меня вызвали, но ничего Медведева не сказала, только чтобы я сдала табель за вторую половину марта. Екатерина Гавриловна дала форму для отчета, надо писать. Заходили вчера к коменданту мы там с одним (забыла фамилию), они из Ярославской области, с захолустья, где и не слышно о войне, там леса сосновые и песок, говорят, что тепло летом, картошка и хлеб есть, есть много грибов и ягод, а яблок и груш нету. Говорят, что я работу найду в колхозе, фельдшером и врачей всегда надо, и они в почете. Мартиша тоже навязывается ехать вместе. Я подумала, что с ними можно поехать и там побыть немного, а затем ехать куда захочу, хоть и в Азербайджан.
И вот сейчас голова болит от всяких дум и сомнений — что делать? Не занимаюсь. Говорят, что эвакуация возобновится 17 апреля, и вот надо таки решать ехать, а то здесь совсем я засохла, постарела, лицо в морщинах. Разве ради института я должна потерять навсегда свое здоровье, а может и саму жизнь? Брошу все и уеду, иначе пропаду. До осени можно побыть и в деревне, а потом искать другой институт.
Надо с понедельника устраивать свои дела. Сходить в госпиталь, взять расчет и за Ваню сходить за расчетом. Узнать, отпустит ли институт, стоит ли его вообще спрашивать. Надо завтра все стирать намоченное тряпье, посушить и собирать свои лыжи в путь-дорогу, а лишнее надо отнести к Зине. Вчера вечером мыслила на сегодня работать всю ночь, готовить гистологию и сдавать сессию, заниматься и даже переехать в общежитие, а вот сегодня совсем мысли другие, и болит мое сердце, что я осталась сиротою, одинокая, как береза в поле, и не у кого совет спросить, некому свои думы поведать. Уйду вот домой и начну стирать, так досадно, так темно.
Мартиша устраивается к нам на работу, с понедельника будет работать, получит рабочую карточку. Сейчас 7.30, еще светло, играет скрипка, и на глазах появляются слезы, голову ломит.
Сегодня полна решимости уезжать куда угодно. И в самом деле — ведь в этой комнате я пропаду совсем, я в тюрьме, да и только. Боже, мой Боже, только к тебе и можно обращаться за советом, ты один судьба, доступен всем. Тяжело жить на земле, а умирать не хочется, хочется еще сохранить здоровье, дожить до победы, до встречи со своими.
О, Боже… грустно.
