21 марта 1942 года
Вчера был день моего рождения. Мне исполнилось 22 года. Просто ужас, ведь я уже старуха, молодость прошла — и такой печально-жуткий ее финиш. Вот после 15 часов я гуляла, не ходила на работу, на базе за мной уже целый переполох. В институт ходила только раз – 19 числа, там все по-старому, одна беспардонная студентка сказала, что эвакуацию мединститута отменили. Я, как дура, покрутилась в деканате и не спросила, хотела уточнить у Софи, но не достучалась к ней. Закрыто. И так, не солоно похлебавши, поплелась я домой, шла через Клинский рынок и Кузнечный. Жалею, что не попробовала купить и преподнести себе ко дню рождения две хорошие вазы, фарфоровые.
Вчера, в день рождения, думала: «Вспомнила ли меня мама в этот день, пожелала ли она мне многих лет и благополучного 22-го года, более удачного, чем 21-й.
Была в поликлинике, ничего не делала. Пошла одной делать укол, да и та экзетировала (умерла — прим. ред.). Выкупила хлеба 900 г (500 уже за 22), ела в столовой, дома мыла манатки, неудачно развесила, оборвалось, нервничала. Была сыта, но по случаю праздника моего (и 20-го – весеннее солнцестояние!) сварила все пшено. Получилось много каши, ела с маслом через силу, меня чуть не расперло. Оставила у себя ночевать Галю (а вчера ночевала Мотя). Легли спать, накрылись с головами и потом кашляли обе сильно. Мне было так тяжело и противно, я буквально объелась. Я сама себе противная. Все думала. Хотелось бы уехать, теперь не знаю, как и буду.
В институте ничего не сдала, не посещала и, наверное, не дадут карточки на апрель. А на одну карточку мне не прожить, остатков нет, еле хватает двух. И института жалко, неужели я так и не стану врачом? Досадно. Сегодня на работе кашель жуткий и насморк. Не голодная, а все жрала бы. В пузе полно, не буду кушать сегодня ничего больше, ограничусь 500г хлеба.
Выселяют многих финнов, поляков, немцев. Одна сказала, что с 1.04.42 будет хорошо: откроют коммерческие магазины, так что надо хоть что-нибудь выменять до 1-го себе на память и в честь 22-летия, и в подарок Вите. Думаю, что-нибудь фарфоровое или фаянс. В эту половину буду только четыре часа здесь, на работе. Посмотрим, сколько получу денег, вычисляют жутко. За вторую половину февраля с меня вычислили 55 рублей, целый ужас!
23-го пойду в институт, еще узнаю, как быть и что делать — или сдавать старое или догонять новое. Сейчас настроение плохое, уже начала укладывать чемоданы, и досадно, что не еду. Во сне — и перед вчера, и перед сегодня — вижу Полтаву и Петю. Чего это он мне снится. Сегодня снилось, что мы с Капой уезжали куда-то и так, будто по Полтавским улицам.
Утром передавали по радио корреспонденцию об Украине, Харькове, Полтаве, как там все дорого, люди пухли с голоду, немцы заставляли все сдать, все продукты. У меня сердце сжимается от дум, я совсем вся больная. Ночью потела очень сильно, просто лежала в воде, ну думаю, имело значение то, что я объелась.
Тоска, печально, что настроилась ехать, уже пожгла много книг и тряпья, думала сжечь стол — и вдруг опять оставайся в этом дыму, копоти, темноте, холоде, голоде и в этих всех прочих невзгодах. И долго ли терпеть? И вообще, будет ли конец всему этому кошмару? Если бы Полтаву скоро освободили, я бы ждала тут, но наши на Украине двигаются очень медленно, ни одного города не заняли еще. А если бы знал, что останешься тут, то можно теперь дешево купить и мебель, и посуду, и картины, можно приобрести пианино. Если бы я была уверена, что в Полтаве все живы, то я бы подумала об этом, а так… да и самой, может, еще придется уезжать, все бросать.
А снаряды свистят, а самолеты гудят… ох, как надоело! А ведь немного повернуло на весну, сегодня таяло и ветер, хоть и холодный, но уже сырой, весенний.
О, ужас, ужас! Что будет со мной! Вот только что обнаружила у себя во рту цингу, десна в двух местах сверху кровоточат. Боже, до каких пор это будет? Чем мне остановить процесс цинги? Где взять витамины? Вспоминаю Ксандру из «Человек-песня». Вот так и судьба. И милует меня, и проводит через все испытания, еще не хватало цинги. Уже достаточно, кажется, отеков ног, что были, а тут еще это.
Только что сидела тут у меня Аня Антонова и рассказала, что три дня тому назад она вышла замуж за военного 25-летнего Константина. Она покрасневшая, возбужденная, боится забеременеть, и мысли нет о будущем. Мне стало еще грустнее как-то, вспоминаю все прошедшее.
Мне как-то даже странно (и, признаюсь, завидно), что люди живут нормальной жизнью, переживают нормальные страсти. Я так далека от этого. Кровь в моих сосудах застыла.
Ходила домой, выкупила еще 400 хлеба и весь съела. Он такой вкусный. Завтра будут давать сахар, 300 и 250. Мне хочется конфет. Занялась деньгами. Переложила их в новую торбу, привязала. У меня теперь денег 900 рублей. Еще получу, и будет тысяча. Так что с деньгами хорошо, у меня еще столько не было. Надо еще собраться с силами, да сходить за расчетом, может, какую сотню и получу.
Начала вычесывать голову, и вши, большущие, как коровы, посыпались мне на медицинский стол. Кошмар, да и только. Легла на стол под печкой, всю ночь жутко чесалась голова. Вши попадались в пальцы, но удирали, мне и смешно, и стыдно, что я дошла до такого безобразия. Надо заняться головой, опять помыть с уксусом.
24 марта 1942 года
Несчастный и печальный день – потеряла карточки все — и промтоварные — и сто рублей, и доверенность. Так ругаю себя, так досадно! Я только сама виновата в этом, не на кого даже досадовать. Всегда бережно носила карточки, а то вдруг положила свой розовый конверт в карман пальто, а он маленький, боковой. Пошла в институт, на Лиговке зашла в магазин и купила пудру, пудреницу, сетку для головы. И вот такая растеряха, там может и мимо кармана пихнула, потом сходила в институт к Софи. С ней ходили по Невскому, заходили к театру, к кино — и я карточкам никакого внимания. Только в аптеке хотела деньги достать, а у меня ни денег, ни карточек. У меня все задрожало внутри, и я почувствовала, что побледнела. Еле потащилась домой. Вот так и покровительствует мне судьба, но, правда, виновата только я одна. А еще жить надо целых семь дней. Не знаю, как я их переживу, конечно, не умру с голоду, но ослабею, и вся моя двухмесячная поправка на две карточки пойдет насмарку. А удастся ли на апрель получить две? Надеюсь на это. Софа подтверждает, что нам дадут R-карточки, так что будет хлеба целый килограмм. Буду отъедаться. В институте будут занятия, и надо ликвидировать хвосты, но теперь до 1 апреля я не смогу заниматься на голодный желудок. Боюсь, чтобы за неделю не опуститься до уровня голодающих. Дома хоть в грязной воде вымыла юбку, мысленно поизвинявшись перед ней за пренебрежение, и думаю, пускай сохнет, с 1-го опять надену. Немного поела песку, выпила хвои и легла спать. Долго лежала так. Решила больше работать эти последние дни. На работе буду отвлекаться от мыслей мрачных и еде, разделю крупу и буду варить суп, авось и не пропаду.
Заиграла музыка и я заплакала.
