Первая персональная выставка состоялась в январе 2011 года в Павловской картинной галерее имени Геннадия Борунова. Потом была выставка в барнаульской галерее «Турина гора» и участие в нескольких коллективных выставках, в том числе в Санкт-
Петербурге: фонд художника Михаила Шемякина отобрал две работы для выставки «Рука в искусстве» в сентябре 2011 года. Сейчас пять работ Бежацкого увезли в Новокузнецк –
если они понравятся, осенью там состоится персональная выставка.
– Расскажи, как ты начал заниматься живописью?
– Серьезно увлекся живописью полтора года назад – то есть довольно поздно. А до этого занимался и сейчас продолжаю заниматься ремеслом, художественной резкой по камню, делаю надгробные памятники. Но камень – это ремесло, доведенное до автоматизма. Это ничего не добавляло к моему творческому развитию. А личность требует внутреннего освобождения. И я нашел его в творчестве.
Всему, что умею в живописи, я научился сам. Интернет предоставляет массу возможностей для изучения материалов и техник. Я много читаю, смотрю мастер-классы. Когда поглощаешь и перерабатываешь большой объем специальной информации, посвящая этому много лет своей жизни, то из всего, что ты узнал, постепенно рождается свой стиль. Но я не могу рассказать «как я стал художником». Мне кажется, этот процесс шел от рождения и до сегодняшнего дня и не прекращается до сих пор.
– Ты помнишь свои ощущения, когда написал первую картину?
– Необычайный подъем, радость, вдохновение, счастье. Эстетическое наслаждение. Начиная работу, я никогда не знаю, что у меня получится в конце. Творческий процесс – это путешествие. Выбираю, например, кадр из фильма, традиционный русский орнамент или часть конструкции космического корабля, и они становятся отправной точкой, а потом я совершенно отстраняюсь от этого образа. Даю свободу материалу и себе. И сама идея, повод для начала работы уже становятся неважны. Я нахожусь один на один с мирозданием. Я накладываю различные слои краски и просто слежу, когда сам материал подсказывает мне дальнейшие действия. Например, вижу, что слои краски располагаются полосками и мне нужно лишь усилить этот ритм. Так работа меня ведет. Или Бог ведет мою руку.
Например, моя работа «Анна Каренина». Я взял кадр из фильма с Самойловой в главной роли, написал ее лицо, добавил золочение, написал вуаль в темных тонах так, что сквозь нее стало плохо различимо лицо – от этого, мне кажется, трагизм образа усилился и стал не сразу проницаем. Я за такое непроницаемое искусство. Как «Черный квадрат» – человек смотрит и не может разглядеть, что за ним. Названия картин рождаются спонтанно. Я же даю название работам после полного завершения: названием становится первая ассоциация, которая возникает при взгляде на готовую работу.
В каждом человеке есть светлая и темная сторона, и обе они проявляются в искусстве, причем гипертрофированно. Искусство – это жизнь. Пароксизм жизни.
– А тебя в твоих картинах много?
– Конечно, мой внутренний мир не может не отражаться в моих работах, но все-таки я стараюсь отстраняться. Я считаю, что во всех видах искусства автор не должен «подкладывать» себя вместо своего произведения, своего героя. Это слабость. Надо просто фиксировать то, что приходит свыше, быть проводником.
– Как бы ты сам определил жанр, в котором работаешь?
– Искусствоведы определяют его такими названиями, как «геометрическая абстракция», «абстрактный экспрессионизм». Действительно, моя живопись рождается из простых геометрических композиций в слиянии с органическими структурами. Барнаульский искусствовед Екатерина Романова считает, что я работаю в направлении science art, отображающем в живописи научные процессы. Я исследую природные явления в столкновении с духовными устремлениями русского авангарда начала XX века. Но если русские художники-авангардисты начала прошлого века отказывались от орнаментальности в пользу геометричности, то я объединил и то и другое. Мою живопись можно, наверное, сравнить с IDM – intelligence dance music. Это умная музыка – сложный размер, например, 11 восьмых, сложные ломаные ритмы, намеренно рваные, чтобы не было в музыке зацикленной структуры. Это многослойная музыка – как мои картины. Все дело в многослойности.
– Кто или что тебя вдохновляет?
– Конечно, на меня повлияли живописные и теоретические работы Малевича, Кандинского. Сто лет назад они создали то, что мы сейчас называем современным искусством. Вообще-то искусство, которым я занимаюсь, должно называться традиционным – ему сто лет. А оно до сих пор называется авангардным. В моем понимании современный художник – это тот, кто пользуется современным живописным языком и современным мышлением. Хотя вообще трудно говорить о современном искусстве. Абстрактная живопись постигается на чувственном, ощущенческом уровне. Это трудно описывать словами.
На меня повлиял великий режиссер Робер Брессон: он снял всего 13 фильмов, но смог создать абсолютно новаторский лаконичный киноязык. Он воспринимал кинематограф как отдельный вид искусства и потому старался исключить из него театральность. Он использовал для съемок обыкновенных людей с улицы и называл их моделями. Простые дубли он заставлял их повторять десятки раз. Выбирал самые плоские невыразительные дубли и уже на монтажном столе эти кадры, совмещенные, рождали новый, третий смысл. Я в живописи пытаюсь делать нечто похожее. Поэтому моя первая выставка называлась «1+1=3». Когда я создавал эти работы, у меня было чувство, что я заново монтирую фильмы Брессона.
Если мне надо создать какую-то вещь, я в голове сначала тщательно все просчитываю, и только потом приступаю к работе. У меня постоянно в голове идет этот процесс. Я иногда не могу из-за этого заснуть… Но эти периоды – одни из самых счастливых в моей жизни.
– Какие твои любимые материалы?
– Дерево, акрил. Я стараюсь постоянно открывать, проявлять метафорические возможности, заложенные в материале. Новая форма рождает и новое содержание. У меня много случайно найденных, спонтанных техник. Например, смешал немного белой краски и лак, оглядевшись вокруг, увидел валявшуюся в мастерской пластиковую бутылку. Нанес краску обрезком пластика, и возникло свечение, которого я не получил бы, нанося краску кистью.
В каждой работе у меня от 7 до 30 слоев краски. Они подбираются так, чтобы происходило бесконечное переплетение красочных слоев, одни просвечивали через другие, чтобы можно было увидеть глубину, бесконечность… Перед нанесением каждого слоя краски я читаю молитву. Вообще, каждый художественный акт – это молитвенное состояние, а искусство – общение с Богом.
– Ты ставишь перед собой какие-то цели в творчестве?
– Художник должен быть самодостаточным. Независимо от того, состоится ли какая-то его персональная выставка или нет, создаст ли он некое великое произведение или не создаст, – он должен наслаждаться моментом и много работать. Цель – это много работать. Труд всегда приносит позитивный результат.
