Строганов — автор более 50 пьес, его произведения публикуются в столичных журналах и альманахах, а психологические постановки прошли путь от местных театральных подмостков до МХАТа, американского Центра Ю. О’Нила, пражского театра Caspar, вильнюсского Keistuoliu Teatras (Литва) и десятков других европейских сцен. Сейчас автор ведет переговоры с режиссерами кино и театров США и Армении. О жизни в искусстве и психическом здоровье, о творчестве и поколении современных невротиков — в интервью с алтайским драматургом и психиатром.
— Александр Евгеньевич, как сосуществуют две грани вашей деятельности — драматургия как увлечение и медицина как профессиональная область? Работа с пациентами вдохновила вас на писательство?
— Сосуществование двух таких профессий — подарок судьбы. Всякий ответственный сочинитель раньше или позже приходит к необходимости приобретения знаний в области психологии. В свою очередь, мои прекрасные педагоги, виртуозы клинической медицины из «холерных бараков», из тех столпов, что еще не подозревали о грядущем «интерактивном образовании», учили, что составление истории болезни — литературный труд. Врач, через тридцать лет открывший сей документ, по описанию психического состояния должен представить себе больного таким образом, будто он видит его перед собой и беседует с ним. Я, надеюсь, был старательным учеником. В то же время отчего-то приходится то и дело отвечать на вопросы сродни «Кто вы — писатель или врач?» или «Какую из двух профессий вы считаете главной?». Людям по каким-то причинам трудно совместить то и другое. Нередко приходится сталкиваться с непониманием коллег. Приходится объяснять. Следует банальное перечисление имен российских и не только российских врачей-писателей. Не буду теперь озвучивать известные имена, дабы избежать нескромных аналогий.
Я никогда впрямую не использовал истории своих пациентов и декларирую это с гордостью. Однако со временем все отчетливее понимаю, что специфика мышления, особенная свобода мировосприятия, удивительные логические построения, свойственные нашим больным, невольно проникают в мое писание. Так что, будем считать, в известной степени мои опусы — совместное творчество.
— Со студенческих лет вы работаете в психиатрической больнице. Как врач и психиатр, что вы можете сказать о «современном поколении невротиков»?
— Могу сказать, что ученица Зигмунда Фрейда Карен Хорни, пожалуй, была права, когда сформулировала следующую мысль: «Нет смысла задаваться вопросом, есть у человека невроз или его нет, следует уточнять, с какой формой невроза мы имеем дело в каждом конкретном случае». Это высказывание великого психотерапевта относилось к жителям середины прошлого века и, без сомнения, содержало в себе приметы иронии. Совершенно очевидно, что XXI век трансформировал «пряную» шутку в данность. Невроз — психогенное заболевание, то есть патология, возникающая вследствие психических травм и психотравмирующих ситуаций. По неким экзистенциальным причинам «человечество» стремительно меняется: меняется система ценностей, язык, музыка, искусство… Возникает ощущение стремительного потока или воронки. Профессор Борис Пивень обозначил этот процесс как «тотальные негативные психологические воздействия». Да, человек как-то адаптируется благодаря заложенным механизмам психологического иммунитета, но это процесс чрезвычайно болезненный, тем более что предлагаемые новые стандарты весьма сомнительны, а зачастую губительны. Абсолютное доминирование денег, разгул бюрократии, жуткое расслоение общества, стяжательство, ложь, лицемерие, эгоизм, жестокость — не всякий способен смириться с таким набором приоритетов, находящихся в вопиющем противоречии с христианской этикой. Отсюда — преступность, болезни зависимости, экстремизм, суициды. В России людей во все времена отличало стремление к соборности, обостренное восприятие несправедливости. В сочетании с традиционной терпимостью и жертвенностью такая ментальность в условиях «новейшего времени» превращается в мишень. Так что отмечающийся с недавних пор «взрыв» отечественного патриотизма, к слову, как и революционные настроения за рубежом, — естественная протестная реакция, попытка уберечься от надвигающегося краха, сформированного веками мироустройства. Все вышеперечисленные черты современности в сочетании с проблемами экологии — идеальная среда для формирования психических патологий.
— Можно ли назвать определенные внутренние конфликты, которые приобретают значение для психического здоровья человека сегодня? И какие утрачивают актуальность?
— Сегодня, как и всегда, — внутренний конфликт, борьба бессознательного с сознательным (по Фрейду — конфликт Ид и Эго), а также конфликт женского и мужского начала (в восточной философии — Инь и Ян). Меняются чаяния, стремления, представления, но механизм конфликта остается неизменным.
— В одном из ваших интервью вы говорили, что человечество остро нуждается в «личностной коррекции». Поясните, что это значит на практике?
— Личность суть характер. Так проще понять, о чем идет речь. В основном характер человека формируется к шести годам жизни, предопределяется наследственностью, условиями жизни, особенностями воспитания. В последующем происходит только «тонкая доводка» — формирование привычек, стереотипов мышления, моделей поведения. Далеко не всегда эти модели рациональны. В спешке, суете, во многом благодаря этим моделям человек совершает множество, по сути, однообразных ошибок, что приводит к невротизации со всеми вышеперечисленными последствиями. Мы крайне редко останавливаемся, пытаемся разобрать ситуацию, пытаемся взглянуть на происходящие события объективно. Личностная коррекция — как раз такая «остановка в пути». Намеренная пауза, когда психотерапевт, человек со стороны, умудренный специальными знаниями, побуждает пациента к совместному анализу не только и не столько той ситуации, что привела его к врачу, но всего комплекса стереотипов с последующим формированием новой системы взаимоотношений с самим собой и окружающим миром. Параллельно с этим формируются новые механизмы психологического иммунитета.
— Ваше творчество относят к категории психологического театра. На какие образцы в России и за рубежом вы ориентируетесь и есть ли будущее у этого вида искусства?
— Для меня «психологический театр» — это собрание произведений драматического искусства, где доминантой является исследование души на всех уровнях. В этом смысле «абсурдисты» тоже представляют психологический театр. В некотором роде беседа глухонемых — тоже психологический театр. Балет у Пины Бауш — психологический театр. Благородство поставленной задачи предполагает определенный уровень интеллекта, эрудиции, вкуса, смелости, бескорыстности его творцов. Несколько имен. Малая часть, первое, что приходит в голову. В режиссуре — Ефремов, Эфрос, Анатолий Васильев, Някрошюс. В литературе — Чехов, Уильямс, Пинтер, Садур.
Настоящее культуры вообще, на мой взгляд, печально. Это связано с глобальной коммерциализацией и дилетантством в искусстве. Сторонники «теории заговора» говорят, что имеет место некая «идеологическая диверсия». Не знаю. Спорить не берусь, ибо в силу недостаточности знаний плохо ориентируюсь в той неприятной игре, что называется политикой. Но знаю точно, что утверждения такого порядка: «Зритель утомляется, если спектакль идет более часа», «Зритель не выдерживает долгих монологов», «Спектакль должен быть зрелищным» и прочие — ставят крест на развитии театра. Образцы для восхищения и подражания теперь — «злободневные» пьески, напоминающие сочинения на вольную тему малограмотных мальчиков и девочек из подворотен, громыхающие, ослепительные, часто кощунственные шоу или претендующие на документальность продукты «фекальных» лабораторий. То же самое — в литературе, изобразительном искусстве, музыке. На наших глазах формируется «эра скудоумия». Уж не знаю, намеренно или по некоему высшему замыслу. Во всяком случае, цензура сегодня присутствует, и она свирепа. Психологический театр, изящная словесность нынче под запретом. Уверен, когда-то наступит возрождение. Быть может, застанем? Хотелось бы еще раз вдохнуть свежего воздуха.
— Не думали написать что-нибудь для масскульта?
— Видите ли, мне приходилось бывать на своих премьерах. У меня не было ни одного провала. Очень скоро «закрыли» «Орнитологию» во МХАТе, но это произошло не по воле зрителя. Там были другие причины. А в остальном — всегда успех. Не лукавлю. И смех, и слезы, и овации, и «Автора!», и цветы… Убежден: то, что я делаю, многим интересно. И нужно. Ничего сложного в моих пьесах нет. Их просто не нужно «расшифровывать», их надо чувствовать, как дождик или джаз. Для критиков, определяющих театральную политику сегодня, меня как будто не существует. Так же не существует, например, Нины Садур. Нас не ругают, не хвалят — нас просто нет. Мы — вне формата. Недавно на театральной лаборатории ДНК в Красноярске нас обозвали «классиками», в той интонации, что «ваше место на библиотечной полке». Так что каждая новая постановка моих пьес осуществляется «вопреки». Впрочем, на излете советских времен наблюдалась приблизительно та же картина. Но тогда были «ефремовы», подвижники. Теперь «иных уж нет, а те — далече». Вообще Олег Николаевич (Ефремов) во многом предопределил мое театральное будущее. Он увидел в «Орнитологии» что-то очень важное для себя, преодолел сопротивление коллег, отстоял постановку. У нас выстраивались планы на будущее. Но мы встретились слишком поздно. Через год после премьеры его не стало. С тех пор, по воле Божьей, две-три мои пьесы ставятся в профессиональных театрах каждый год. Теперь чаще за рубежом. Нормально. Вообще, я никогда не строил иллюзий на предмет заработка на жизнь посредством сочинительства.
— Моноспектакль «Гладильщица» по одному из ваших произведений — пьеса, пропитанная самоиронией главной героини, порой сарказмом. Юмор вообще хороший совет для психологического здоровья?
— Да, чувство юмора — великий дар, талант и спасение. Увы, сформировать его, даже посредством терапии, невозможно.
