О детстве и начале войны
«В нашей семье было пятеро детей — четверо сыновей и дочка. Я был вторым ребенком, работать в поле начал уже с шести лет. Как сейчас помню, отец посадил меня на лошадь и сказал: «Борони!» Он сеет, а я направляю лошадь, чтобы шла ровно по зубу бороны.
…В 1934 году пошел в школу, в детстве много читал, в том числе газеты. Знал, что фашисты захватили Польшу, Францию — зрело нехорошее предчувствие. В воскресенье, 22 июня 1941 года, после работы в поле шел в сельсовет и по пути встретил соседку. «Аркаша, скоро на войну пойдешь: по радио передали, что немцы напали», — крикнула она мне. Я, честно, подумал, с ума сошла или шутит, но потом все понял...
Июнь — пора сенокоса, мы с отцом и братом работали в поле, там же и ночевали в шалашах. На четвертый день после известия о начале войны к нам приехал посыльный и вручил всем мужчинам повестки в военкомат.
Начались сборы: дети тревожатся, женщины плачут, а мужчины стараются держаться бодро. Отец сказал, что я должен бросить школу, работать в колхозе, помогать семье. «Война скоро кончится, тогда и доучишься», — уверенно говорил он.
Вот так, окончив только семь классов, я начал выполнять мужскую работу. Жал овес и рожь, таскал мешки с намолоченным зерном. Помню лестницу в «Заготзерне»: 23 ступеньки, тащишь мешок наверх и высыпаешь. Зимой готовили дрова, собирали сено.
Так прошло более двух лет, а война все не кончалась. Шли тысячи эшелонов: в одну сторону эвакуированные люди и оборудование, в другую — новобранцы. За это время успел поработать на строительстве железной дороги, военного аэродрома и завода, под фундамент которого мы зимой добывали щебенку на мерзлой реке и возили стройматериалы на лошадях».
О прибытии на фронт
«Я до последнего не верил, что все-таки попаду на войну, но в сентябре 1943-го вызвали в военкомат. Забрали не сразу, до конца года мы тренировались стрелять из минометов на кировских болотах. На войну отбыли в середине декабря, в нашем вагоне собралось 18 человек. Поезд тронулся, матери зарыдали, а мы на эмоциях запели песню «Прощай, любимый город, уходим завтра в море...»
Сначала приехали в Киров, потом до Вологды. Вот все спрашивают: было ли страшно? Да ничего не было, равнодушие какое-то накатило. «Будь что будет», — повторяли мы с ребятами.
В Вологде пробыли три месяца, обучались стрельбе из зенитных пушек (калибр 80 мм). На одно орудие вставали вчетвером. Снаряд весит 16 кг, я беру его под мышку, устанавливаю взрыватель, передаю заряжающему — обычно это самый опытный боец, — он загоняет снаряд в ствол. В это время парни работают с прибором управления зенитно-артиллерийским огнем. Наведение, выстрел, пока идет откат — я уже беру новый боекомплект. Я — артиллерист, я защищаю Родину, и мы должны загнать снаряд... Устанавливать пушку непросто: длина 4,5 метра, примерно столько же в ширину после установки ножек. При перемещении особенно тяжело переходить ямы и рвы. Нужно быстро поставить орудие на колеса, укрепить опоры, выполнить наведение.
…В марте 1944 года приехали в Великие Луки. Когда выгружались на станции, понял, что такое настоящая война. Наш штаб располагался на берегу реки Ловать, в здании крепости. Ранее там были немцы, но наши сумели отбить. Укрепления надежны, но вот с водой проблемы. Большой и глубокий колодец отравлен: завален трупами. Уцелевшие местные рассказали, что немцы сбрасывали туда евреев...»
О первом бое
«Едва вырыли окопы рядом с крепостью, установили зенитки, как начался налет фашистской авиации. Их цель — железнодорожная станция и мост, и мы должны, ведя заградительный огонь, не дать им подлететь к объектам. Снаряд долетает до 10 км высоты, но попасть им прямо в самолет даже на высоте в пару километров очень сложно. Если и сбили кого, то не поймешь, из какого именно орудия. Три батареи простреливали воздушное пространство и не давали немцам подлететь близко. Приходилось почти каждый день менять позицию, перетаскивать орудие, ведь враги вычисляли расположение пушек и в следующий раз били именно в эти места.
Сдерживание авиации противника было эффективным до тех пор, пока во время одного из налетов у нас не кончился боекомплект. К тому времени атаки немецкой авиации шли почти каждый день, и вот однажды они все-таки добились цели. Четыре ящика по 12 снарядов быстро опустели и уже под плотным огнем нам понесли новые боеприпасы. Все однополчане, кто мог таскать снаряды и бегать, бросились рисковать своей жизнью. 20-летней поварихе осколок угодил в лицо и раскроил губы. Но она потом только красивее стала и всю войну с нами прошла.
Не повезло другой молодой девушке, ей оторвало руку, и, пока ее вынесли из-под шквального огня, пока домчали до госпиталя, она истекла кровью... Станцию защитить не удалось, ее разбомбили и сожгли. Приехало начальство, и начался разбор полетов, хотя с нас, рядовых, какой спрос? Да и что три батареи могли сделать против такого количества самолетов? Неподалеку от крепости находились ремонтные мастерские, двое ремонтников, чинивших самолет, безрассудно бросились к нам на помощь. Сняли авиационный пулемет, втащили его на вершину землянки и открыли огонь по немцам. За свое геройство сразу и поплатились, получили бомбу — и не стало ни пулемета, ни стрелков. Человек на крыше — отличная цель для опытного летчика».
О «Багратионе» и Победе
«Станцию быстро восстановили, а летом 1944 года линия фронта наконец-то сдвинулась, готовилась наступательная операция «Багратион» по освобождению Белоруссии. Мы двинулись вслед, прикрывая наши войска от налетов авиации. Прошли через Белоруссию, Польшу и весной 1945-го остановились в Восточной Пруссии. Задачи стояли прежние — не пускать немецкие самолеты. Теперь они пытались прорваться на помощь осажденному Кенигсбергу (ныне — Калининград). Постепенно налеты прекратились, стали поговаривать, что немцы сломлены и победа близка.
…Первыми о капитуляции Германии узнали наши радисты, но нам ничего не сообщили. Утром 9 мая неожиданно объявили тревогу, мы спешно построились на плацу, и командир объявил, что война закончена. Мы тут же разрядили наши карабины в воздух, хотели даже из пушки пальнуть снарядом, но командир не разрешил. Что и говорить, веселились, радовались, да и пили тоже. Фронтовые сто грамм мы получали далеко не каждый день. Командование нашей части справедливо полагало, что так и спиться недолго. Выдавали обычно после боя или тяжелого перехода.
…Отец благополучно вернулся с войны, а вот старший брат сгорел в танке в боях за Белоруссию, похоронен в братской могиле... После Победы нам не подписывали приказ о демобилизации, резерв армии еще не подоспел, а время тяжелое: необходимо было удержать и закрепить позиции нашей армии в Европе. До 1947 года находился в Германии, а домой вернулся лишь в 1951 году, после семи с половиной лет воинской службы».
P. S. Автор благодарит Ольгу Дорохову, помощника прокурора края по пенсионному обеспечению, за помощь в подготовке материала.
